Гораздо лучше Нэнси раскрывается в своей блистательной книге «Мадам де Помпадур» (1954) — Каждое слово здесь сияет той ясностью понимания, что свойственна ее зрелой прозе. Она уверенно проникает в хитросплетения истории, инстинктивно угадывая человеческие мотивации. Некоторые историки (в особенности довольно грубый Алан Дж. Тэйлор)>‹20› смотрели на эту книгу сквозь призму собственного снобизма — интеллектуальной его разновидности, — отказываясь признавать, что политика вертится вокруг личностей, но уж Митфорды-то это понимали. А главное, книга стала гимном всему, во что Нэнси верила, что для нее составляло счастливую жизнь, — культуре, красоте, этикету, юмору, любви с интенсивным ухаживанием, садам Версаля. И заканчивалась она тем, как на все это, волей исторических обстоятельств, надвинулась тень.
В 1957 году Гастон Палевски получил назначение в Рим главой посольства. Нэнси дала ему телеграмму из Венеции, где проводила уже не первое лето: ОТЧАЯНИЕ ГНЕВ ПОЗДРАВЛЕНИЯ НЭНСИ>‹21›. Наконец-то полученный развод — угрюмое присутствие Питера Родда в ее парижской жизни было несносно, однако, вероятно, укрывало от сознания, что Палевски никогда и не подумает на ней жениться, — превратился в ненужный пустяк. Облегчение, не более того, и вместе с тем — печаль, поражение и вина. С этой минуты ей как никогда прежде понадобится воля к счастью, и Нэнси достанет на то силы воли. Но, как сказано в концовке «Мадам Помпадур» (эта фраза словно клинком разрубает страницу): «С той поры великая тоска окутала замок Версаль».
Великая тоска окутала почти двадцатью годами ранее жизнь Дэвида Ридсдейла, и теперь он, уже не сопротивляясь, ковылял навстречу смерти, поглотившей двух его детей. Под конец 1957-го Нэнси наведалась к нему в нортумберлендский коттедж, где он жил вместе с Маргарет Райт, в эдакую ледяную келью с горючими материалами внутри. «Ненавижу эти визиты, у меня от них нервы дергаются», — писала она Теодору Бестерману, ученому, с которым консультировалась в работе над очередной биографией, «Влюбленным Вольтером». И опять ее настигло чувство вины: «Надо же повидаться с родными, кто уже настолько стар, что не может сам приехать ко мне».
Незадолго до того Дэвид, возможно терзаясь мыслями об утраченном, написал несколько писем Джессике, но так и не получил прощения за свои (неизвестные ему) грехи. Зато ему удалось полностью примириться со своей обожаемой Дианой; к ней он приезжал в «храм Славы». Он послал ей чек на крупную сумму, чтобы Диана могла купить шторы на свои гигантские окна, — поступок в духе Нэнси, доброта без навязчивости. Он подружился наконец и с «этим Мосли», который мог быть чрезвычайно очаровательным, замечательным собеседником — иначе как бы он соблазнял малых сих? Мосли, скрывавший под вежливостью глубокое разочарование — родная страна так и не призвала его, — в 1956-м вновь нашел себе Дело. Юнионистское движение должно было регенерировать, как доктор Кто. На этот раз Мосли сосредоточился на иммигрантах из Вест-Индии, хлынувших в Британию после войны: он считал их главным фактором риска для экономики страны. «Отдайте ямайцам их страну, и пусть они предоставят нам нашу», — раздавался глас Мосли из-за новых занавесок «храма» в Орсэ.