Из низкого и темного соседнего помещения доносился крепкий запах кухни. Жена цирульника, толстенькая шестидесятивосьмилетняя старушка в чепчике, готовила ужин. Под сводчатым потолком висела проволочная клетка и в ней тяжело перепрыгивал с места на место старый попугай. По временам птица издавала дикие звуки, начинавшиеся резким криком и переходившие вдруг в бас.
— Что это он кричит? — спросил я.
Старик стал декламировать:
Из глубины морской, из глубины морской все мое добро, все мое добро возвращается ко мне…
— Моя женушка родилась в Шотландии, в Моссиндхуни, — сказал Костелло. — Я тут и женился на ней, когда мне было 26 лет. Я пришел сюда совсем зеленым парнем, едва мне минуло двадцать.
— Но как же превратился испанский Кастилло в ирландского Костелло? — спросил я.
Цирульник был начитанный человек. В углу его лавки стоял книжный шкаф, полный книг хороших и знаменитых писателей. В произношении его чувствовалась ирландская гортанность, но он говорил на чистом английском языке, применяя старинные обороты речи.
— Вы, в вашей далекой Америке, все таки слышали, верно, про Армаду?
— Конечно… «С неба сошла гроза и разогнала ее».
— Совершенно верно! Ветры разогнали ее, а Дрек и Говард разбили ее. Англичане говорят, что это был правый Божий суд. Некоторые корабли потонули, другие сгорели и разбились о фламандские берега, иные же пригнало к Ирландии и Шотландии. Из ста пятидесяти кораблей обратно к Филиппу дотащилось всего пятьдесят три. Сердце Филиппа было разбито.
С пригнанных к Ирландии судов спаслось много моряков. Некоторых прикончили обезумевшие крестьяне, другие умерли своей смертью, иные остались в стране и женились на ирландках. Многих звали Кастилло, потому что они были родом из Кастилии. Кастилло превратился в Костелло и теперь таких Костелло много. Мои предки тоже были Кастилло и вот почему я Костелло.
Все это было очень просто и, все же, странно и удивительно, В старике говорил голос давнопрошедших времен. В этих сверкающих, темных как ночь, глазах было что то упорное. Такими глазами смотрели сотни лет тому назад корсары. Голос его казался мне голосом барда. Этот седой деревенский цирульник был звеном, соединявшим две отдаленные эпохи и два чуждых друг другу народа. Страна, где он родился, не могла его сделать ирландцем, как и обстановка, в которой он жил, не превратила его в шотландца. Передо мной стояла старая Испания, точно сошедшая с картины Веласкеза или Мурилльо.
Потомок моряков Армады дарил мне все больше и больше доверия. Я заслужил это интересом, с которым относился к его личности, и легким эскизом его выразительной, поэтичной головы, который набросал в то время, когда он брил деревенских жителей.