— Но тогда были совсем другие времена, — возразил Петровский. — Тогда вообще в разведке служили одни евреи и латыши… — он осекся, вспомнив, что Густов ведет свою родословную с Северного Кавказа, национальности его Петровский точно не знал, хотя ходили слухи о ратных подвигах — депортациях чеченцев и ингушей, совершенных генералом вместе с недавним шефом всей службы Иваном Серовым, возможно, и сам он был чеченцем, а может, и евреем, от которых органы еще не очистились.
— Давайте будем реалистами, — продолжал рассуждать генерал. — Разве плохо нам иметь боевика-нелегала, женатого на немке? Чудная легенда, легко осесть в любой стране. Вы верите Сташинскому?
— Верю, насколько может верить чекист. Главное, что уже закреплен на боевом деле…
— Да… Как писал поэт, «дело прочно, когда под ним струится кровь». — Густов подивился своей памяти, вытянувшей неожиданно строчки из «Алеко», все-таки не зря работал над собой. — И в воспитательных целях им надо организовать медовый месяц в Советском Союзе. По классу «люкс».
Густов пожал Петровскому через стол руку и, оставшись один, залез в ящик и достал блокнот. В свободное, а иногда и в не свободное от тяжких и ответственных трудов время генерал писал стихи, причем проникновенно лирические, и история Сташинского живо родила в его утонченной голове идею конфликта между долгом и любовью. Набросал несколько строк, получалось плохо. Чтобы зажечься, достал «Балладу Редингской тюрьмы» Оскара Уайльда, недавно взятую в служебной библиотеке, составленной из книг арестованных.
Не в красном был Он в этот час,
Он кровью залит был,
Да, красной кровью и вином
Он руки обагрил,
Когда любимую свою
В постели Он убил.
Здорово написано, хотя автор — педераст.
Самому писать расхотелось…
Богдан любил Мюнхен, хотя и считал, что баварцы слишком горласты и агрессивны, он быстро установил по фотографии дом, в котором проживал Степан Бандера, — место ему не понравилось: слишком людное, слишком бойкое, правда, в случае чего весьма просто скрыться в толпе. Много учреждений в доме напротив, сплошные фирмы и фирмы, рядом стройка, уже возведены три этажа.
Сначала боевик решил осмотреть сам дом изнутри, открыл подъезд собственным ключом (его специально изготовили для операции), доехал на лифте до третьего этажа и поднялся пешком до этажа шестого, где проживал вождь националистов, скрывшись под фамилией «Бровка», сиявшей на медной пластинке над щелью для почты.
Богдан прикинул, откуда удобнее прыснуть газом (неужели опять ждать недалеко от двери?), но вдруг ему почудились налитые ужасом глаза Ребета, и его затошнило.