Не испытывал я и влечения к административно-распорядительной деятельности. Скорее, наоборот. Да и время становилось все более смутным. Страна дышала тяжело, на глазах разваливалась экономика, утрачивались внешнеполитические позиции прежних лет, внутри СССР нарастала поляризация сил, усиливались центробежные тенденции, государственная власть слабела с каждым днем и месяцем. Проводить внешнюю политику в таких, условиях становилось все труднее, а отвечать за ее результаты — тем более. Страна шла навстречу крупным потрясениям.
Была и одна очень конкретная причина, по которой я не спешил возвращаться из Бонна. Меня звали в Москву, чтобы посадить доигрывать шахматную партию, которую по умыслу или по легкомыслию уже безнадежно «запороли» другие. Речь шла о сдаче ГДР, конец которой должен был неизбежно наступить в считанные месяцы. Комплименты, которые отпускались при этом в мой адрес («наш лучший германист», «европеист», «опытный переговорщик»), меня ни в коем случае не обманывали. В Москве были люди и поопытнее меня. Но ни первый заместитель министра А. Г. Ковалев, ни новый заведующий международным отделом ЦК КПСС В. М. Фалин — опытнейшие дипломаты и германисты с мировым именем, ни даже срочно собравшийся ехать послом в Рим A. Л. Адамишин, которого и должен был сменить на посту заместителя министра по Европе, не обнаруживали ни малейшего желания встать за штурвал, чтобы постараться спасти хотя бы то, что еще можно было спасти в условиях наступившего фиаско нашей послевоенной политики в германских делах. Впрочем, это был не первый и не последний случай в моей жизни, когда меня ставили в подобную ситуацию. В этом отношении мне, что называется, «везло».
Долг остается долгом. Была и другая немаловажная причина: политика реформ, начатая М. С. Горбачевым и его командой, с самого начала увлекла и захватила меня, как и большинство работников нашей дипломатической службы. Она переживала по прошествии пяти лет тяжелый кризис, и уходить в этот момент в сторону было бы просто нечестно. Тем более что на повестку дня властно и болезненно выдвигался германский вопрос, причем выдвигался по-новому и совсем не так, как мы себе всю жизнь это представляли. Германия должна была воссоединиться, причем по самому неприятному для Нас сценарию — путем поглощения ГДР Федеративной Республикой. Мир наших представлений о путях дальнейшего развития обстановки в германских делах вот-вот должен был рухнуть. Рождалась новая Германия. Надо было действовать без промедлений. Поезд германского воссоединения набирал скорость, и мы рисковали вскоре увидеть лишь мерцающие вдалеке его огни.