Мистер Честер внезапно материализовался у мраморной колонны и воззрился на окружающую тщету из-под опущенных век, как Великий Творец, горько разочарованный результатами собственного креационизма.
Он ни словом не перемолвился с капитаном.
Лесли возвратился в дом за подносом для почты, чтобы вручить письмо надлежащим образом. Мистер Честер сломал печать ровно посередине, сменил чуть испачканные сургучом перчатки на белоснежные —
Слайсу пришлось сбегать за свежей парой — и приступил к чтению. Завершив знакомство с документом, он сложил листок пополам, вернул на поднос и коротким щелчком пальцев отпустил обоих лакеев.
Все это время капитан нетерпеливо прохаживался по колоннаде и наконец осведомился, известны ли мистеру управляющему объем и значение термина «мобилизационные мероприятия», право на осуществление которых в поместье Энн-Холл дает коммандеру Пинтеру представленный документ?
Суд, капитан Пинтер, суд определит объем и значение упомянутого термина. Только суд уполномочен выносить решение о различиях между «мобилизационными мероприятиями» и ущербом, умышленно причиненным арендованной собственности. Сюрвейер страховой компании прибудет завтра, чтобы определить, превышает ли сумма иска компетенцию суда графства[16]. Вам представят копии документов и уведомят о дне предварительных слушаний, — мистер Честер направился к парадным дверям, сохраняя идеальную осанку.
Поднявшись на несколько ступеней, он остановился и взглянул на моряков сверху:
Джентльмены, потрудитесь переместить… гм… багаж в помещение гаража. Накройте брезентом, и считайте принятым на хранение до решения суда!
Дворецкий повернулся и направился в дом, не выказывая ни малейшего сомнения в том, что его распоряжение будет выполнено без промедления.
В дверях он снова остановился и оглянулся:
Простите, капитан Пинтер, совсем запамятовал. В холле вас ожидает полицейский сержант!
Сержант скрашивал ожидание, прохаживаясь по периметру ковра, занимавшего центральную часть холла. Он прибыл не один, а в обществе констебля, переминавшегося с ноги на ногу у входа, и сухопарого джентльмена весьма преклонных лет, расположившегося в кресле. Даже в такой погожий день старичок был одет в долгополое черное пальто, застегнутое на все пуговицы. Его касторовый котелок, саквояж с рыжими истертыми боками и трость разместились рядом.
Если допустить, что Шалтай-болтай не свалился во сне, а каким-то чудесным образом продержался на стене до преклонных лет, он выглядел бы именно так. Губы старикана были тонюсенькими, рот — огромным, облысевшая голова абсолютно круглой — казалось, она вот-вот распадется по линии рта на две части, как разрезанное яйцо. При этом он отличался живостью, чрезмерной для человека столь почтенных лет.