Однако, поскольку статус девственника не терялся после первой ночи, мне время от времени приходилось предъявлять Полю доказательства, что я нахожусь на приемлемом, если не на одном с ним уровне познания прекрасного пола. Это позволяло мне избегать его опеки и не слышать противного слова. Поэтому я сразу сообщил ему, что переспал с Каролиной (подружкой сестры Элодии), а после нее с Натали Лесаж (дочерью подруги моей матери). В ответ он одобрительно покачал головой и спросил: «Ты не забыл про резинку?» — «Нет». И так продолжалось где-то три месяца.
Мне пришлось давать объяснения на этот счет во время суда. Они хотели знать имена, даты, снова произносили мерзкое слово, желая выяснить, был ли я девственником, что казалось им чрезвычайно важным для понимания дела, и Полю даже пришлось выступить свидетелем. Они задавали бестактные вопросы по поводу нашей дружбы, надеясь загнать нас угол, восстановить друг против друга, откопать что-нибудь непристойное, что объяснит им те непристойности, о которых они прочли в дневнике, который я писал по поручению Лео и Камиллы, но им было не понять, что нам с Полем все это было глубоко до лампочки, что нашей дружбы все это не касалось. Поль с мрачным видом рассказал то, что знал, и они явно обрадовались, что я не был «девственником», что у меня был любовный опыт, что я как совершеннолетний нес ответственность за свои поступки, а значит, в случае с Анной для меня не было никаких оправданий. Поль не пытался меня защищать, он сказал минимум из того, что знал, ничего не солгав, и это было к лучшему. Мир, в котором моя судьба переплелась с судьбой близнецов, не касался нашей дружбы с Полем.
В начале третьего соединения планет произошла встреча Рафаэля с отцом его друзей-близняшек — встреча довольно тягостная, всколыхнувшая тайны прошлого и не сулившая ничего хорошего в будущем. После отъезда Бернара я бросился на улицу, чтобы пройтись и успокоиться, но я не умел гулять один, без Поля: мне не хватало покачивания его мускулистого тела, подбадривающих толчков о мое плечо, размеренных шагов, задавших ритм нашей прогулке, и равномерного стука мяча об асфальт — топ-топ, топ-топ. Как я хотел в тот миг услышать эту песнь — топ-топ, — которая, как надежная моторная лодка, помогла бы мне пересечь бурное море. Наш мяч любил подшучивать над нами: иногда этот хитрец улетал далеко-далеко, а мы неслись за ним с криками: «Черт, лови его!», и в этот момент на всем белом свете существовали только я, Поль и мяч. Мне казалось, что вся планета с ее растениями, облаками, океанами и всей живностью была создана только ради этого ощущения счастья, когда кровь отчаянно пульсирует в венах, когда перехватывает дыхание, мир кружится вокруг тебя и, когда мяч наконец у тебя в руках, наступает успокоение.