Их упрямство приводило меня в бешенство. Они отрывались от земли с невероятной легкостью, взлетали ввысь, словно два надутых гелием воздушных шарика, парили в атмосфере, где молекулы меняли свои свойства столь же быстро, как и менялось настроение близнецов, а я, прижатый к земле, выгибал шею, чтобы отражать их уколы щитом из аргументов среднестатистического землянина. И ничего не мог поделать. Я, наверное, должен был хлопнуть дверью и оставить их там — пусть сдуются и рухнут в свою неубранную комнату с неприготовленным ужином и невымытой посудой, и пусть выкручиваются, как хотят! Между собой они ссориться не будут, это мои аргументы подпитывали их страсть к искаженным логическим выводам.
Я не мог хлопнуть дверью, ибо что меня ждало за ней? Лестница, улица, незнакомые прохожие, моя комнатушка площадью десять квадратных метров в доме у метро «Мэри де Лила», факультет и домашние задания, звонки матери, интересовавшейся, какую отметку я получил за эти так и не выполненные задания, новости и телевизионные истории с еще более закрученными, чем наш, сюжетами, в них было много зла и боли, против которых я был бессилен. Снаружи, за дверью квартиры близнецов, была лишь пустота, холодная и бесплодная, в которой я чувствовал себя затерявшимся среди людей привидением.
«У нас не было столько места, как у тебя, до нашего рождения, следовательно, у нас более слабый организм», — заявляли они. «Да-да, — заводился я, — а то я забыл, сколько вы весите вдвоем, и какой у вас двойной рост! А твои мускулы, Камилла, позволь пощупать твои бицепсы — ого, да тебе только грузчиком работать!» И тут начинались поиски сантиметра, чтобы срочно измерить мускулы, для чего вытаскивались все ящики, переворачивались вверх дном шкафы, мы ползали на четвереньках, поднимая пыль, заглядывая под диваны и кровати, чихали, и, не найдя сантиметра, брали шнур от занавески и школьную линейку. «Маке а muscle[10], Рафаэль», — командовала Камилла, и я, как идиот, надувал бицепсы, Лео обмерял их, после чего вспыхивал очередной спор о массе и толщине мускулов, их форме и мощи.
О, сколько раз я замерял руки и бедра Камиллы, дотрагивался до твердых и в то же время нежных бугорков, ощущал, как напрягается кожа на ее мускулах, любовался великолепными изгибами ее тела. Знаете, что до сих пор может вызвать у меня эрекцию прямо в кафе, в автобусе, неважно где? Не очертания женской груди под тонким, облегающим свитером, не плавные покачивания аппетитных округлостей, спрятанных под юбкой, а напряжение вот таких бугорков, когда тонкая рука тянется за сумкой в магазине или хватается за поручень в метро. И если вдруг это оказывается рука парня, к тому же, с утонченными чертами лица и гладкой кожей, я сразу теряюсь, потому что у меня возникает эрекция, и зачастую парень догадывается о моем возбуждении, а я не могу скрыть разочарования, так как это лицо не Камиллы. Невыносимого разочарования. Вот почему я переключился на толстушек-коротышек вроде Элодии, — помните Элодию, подружку Поля? Упругое, слегка в ямочках тело, прямая линия от плеча до локтя, от паха до колена, ничто не твердеет и не округляется под кожей, ни малейшего бугорка, никаких признаков внутренней жизни мускулов, полное отсутствие рвущейся наружу энергии. «Мда-мда», — кивали вы головой, месье.