Урваси устремила свои влажные глаза на молодого человека.
— Хорошо же! — сказала она. — Если он умрет, и я умру.
Потом она снова предалась горю.
— Помимо этого света мы не можем соединиться! — вскричала она. — Я забываю, что небо моих богов иное, чем его.
— Мой единственный бог — это ты, мое небо — воздух, который окружает тебя! — воскликнул он. — Но если это может успокоить тебя, я преклонюсь перед Брамой, Индрой, Ганезой и ужасным Кали, который пляшет па трупах, и перед голубым богом, который плавает по молочному морю, и перед всеми, как только ты захочешь. Если нужно совершить какую-нибудь жертву, или обряд — я готов.
— Прости меня, я безумствую, — сказала Урваси. — Мне, право, стыдно, что я ослабляю твою храбрость своим малодушным видом. У меня достаточно будет дней и ночей, чтобы предаваться своему горю. Пока ты здесь, я еще счастлива. Велим подать наших лошадей, Лила; мы проводим посланника до границ наших владений.
Час спустя они выезжали вместе из ворот дворца, и маркиз, обернувшись в последний раз, долго смотрел на это жилище, где он был так счастлив.
— Ах! — воскликнул он. — Надпись, которая теперь лежит на роскошных развалинах одного здания в Дели, была бы вполне уместна на воротах этого дворца: «Если на земле есть рай — он здесь!» Когда Адам выходил из рая, он, наверное, не испытывал такого тяжкого горя, как я, хотя у него не было, как у меня, надежды возвратиться туда.
С высоты одной из террас, спрятавшись за деревце, кто-то смотрел на удалявшегося посланника. Это был министр Панх-Анан. Он так ловко стушевался, держась в стороне в течение всех этих дней, столь сладких для влюбленных, так искусно притворялся поглощенным делами, чтоб дать полную свободу царице, что о нем почти забыли. Но он-то не забыл их; и взор, которым он провожал иностранца, был полон ненависти и угроз.
Всадники выехали из города и, пришпорив коней, скакали молча, стараясь скрыть друг от друга свое отчаяние. Между тем настала минута разлуки, и они остановились, почти не смея взглянуть друг на друга. Принцесса, обыкновенно более мужественная, также казалась подавленной.
— Я не могу отделаться от мысли, — сказала она, — что судьба таит какую-то измену против нас. Мой правый глаз дрожит, и сейчас я видела роковую птицу, которая летела нам навстречу. Как ни старайся смеяться над суевериями и не верить в предчувствия, тем не менее сердце леденеет, когда предзнаменования угрожают дорогому существу.
Урваси молчала, бледная, как жемчуг.
— Истинное и единственное несчастье состоит в том, что надо расстаться, — сказал Бюсси. — Хуже ничего не может быть. Разве разлука не сестра смерти?