Бюри поклонился и вышел в сопровождении всех депутатов.
Очутившись на улице, д’Эспремениль схватил руки генерал-майора и сказал:
— Умоляю вас еще раз, дорогой друг, не теряйте ни минуты; прикажите арестовать этого изменника, если не хотите, чтобы через час мы все стали его пленниками.
Но Бюри колебался:
— Подобные меры немыслимы между французами.
— Ну, так, до свидания, господа, счастливо оставаться! — вскричал д’Эспремениль. — Вы вспомните о моем предсказании, когда будете сидеть под замком. Что касается меня, то я не охотник до плена и удираю.
Он пустился бежать со всех ног и скрылся из виду.
— Он прав, убежим скорее! — сказал Кержан Бюсси. — Я тоже не желаю попасться в клетку.
Действительно, через четверть часа Бюри и депутаты, не поторопившиеся скрыться, были арестованы по приказанию ла Бурдоннэ.
Ах, земля и небо! Взгляните, что с нами!
Где наши рисовые плантации, поля, приносящие овощи?
Ни один стебелек сорго, ни одна былинка,
ни один лепесток розы не принадлежит нам!
Где чистые ручьи, из которых мы могли бы утолить жажду?
Вода, которая течет на водопое под ноги животным, — вот наше питье.
Ах, земля и небо! Взгляните, что с нами!
Пение неслось с пустынной площади, накаленной полуденным солнцем.
Это были томительные часы отдыха. На всех окнах были спущены занавески; город был погружен в дремотную тишину: и из-за вала Мадраса искрилось безмятежно-спокойное море.
Бюсси лежал на тростниковой кушетке в своей комнате, погруженной в полумрак благодаря темным занавескам. Сон бежал от его глаз. Ему казалось, что в его кровати горит огонь, несмотря на то, что он был едва покрыт легкой одеждой из тонкого полотна, а воздух освежался быстрым движением панки.
Дело в том, что к зною воздуха примешивался жар лихорадки, которая превращала укрепляющий отдых в болезненное возбуждение. Молодой человек заметил с досадой, что опять вспомнил об этой индуске, ради которой он мог так глупо умереть, тогда как она даже не осведомилась о его имени; и что несмотря на твердое решение забыть ее, он думал о ней во сне и наяву.
События, которые сначала резко оторвали его от его мыслей, повергали его теперь в роковую праздность, всецело наполненную этими мучительными грезами.
— Почему она поступила со мной, как с врагом? — спрашивал он себя сто раз. — Ах, эта тайна, о которой говорил брамин! Знать ее — вот все, чего я желаю. Тогда я забуду этот сон, или, вернее, этот кошмар.
И он с тоской начал ворочаться на своем длинном скрипучем стуле, между тем как из соседней комнаты доносилось легкое храпение мирно спавшего Кержана.