Я в то время, кроме пива, не пробовал ничего такого, можно сказать, вообще. И поэтому мне была непонятна радость большинства бойцов этого респектабельного отряда по поводу того, что в поселке, в котором мы что-то такое строили, продавалась в разлив бормотуха по какой-то невероятно низкой, даже для тех далеких времен, цене. Да и само слово "бормотуха" я впервые услышал именно там и долго не мог понять, что имеется в виду под этим словом. И вот, ночью, когда трудовой день вынуждал идти на покой, я шел в барак, ложился на кровать, и начинались страдания. Часть бойцов, убаюканная или вовсе сраженная бормотухой по невероятно низкой цене, засыпала, едва коснувшись подушек. Другая часть (к которой между прочим относился и Плоткин С.) приходила лишь под утро или не приходила вовсе, и тоже не испытывала особых трудностей. Страдала лишь самая малочисленная, наша группа. И причиной наших страданий была отдельная специальная группа анархистов, которая, угостившись дешевым и доступным напитком, дожидалась глубокой ночи и, дождавшись, плевала на все живое на свете и усаживалась за стол, имеющий несчастный вид, играть в домино.
Тут можно и заметить: "Ага! А Толику было каково? То же самое".
И я отвечу: "Ничего подобного!"
Во-первых, Толик мог спать не на веранде, а, скажем, на сеновале или в сарае, что он в конце концов и делал, а во-вторых, как ни лупи картонными карточками о стол, никакого выдающегося звука не извлечешь, тогда как костяшки и эти странные люди, которые рушат ими столы...
Если бы эти придурки играли в бараке хотя бы в дурака, можно было бы особо не мучиться, но эти придурки играли в домино, в игру, глубокий смысл которой мне, видимо, недоступен.
Среди игроков в домино существуют, очевидно, такие законы общения, которые для простого смертного не являются понятными. Мне кажется, что главное правило у них такое: кто сильнее и громче трахнет костяшкой по столу, тот и круче. Общение - как при каменном веке.
- Бац!
- Бац!
- Бац!
- Бац!
- О-го-го-го-го!
- Бац!
- Бац!
- Бац!
- Р-р-р-ыба-а-а!
Ш-ш, ш-ш, ш-ш-ш...
. . . . . . . . . . . . . .
- Рррррраз!
- Бац!
- Бац!
- Бац!
- Уррра-а-а-а!
Ш-ш, ш-ш, ш-ш...
И так в течение трех-четырех часов подряд. А так как на все живое в мире уже было наплюнуто, то никакие уговоры, угрозы и посылы не имели смысла.
Тогда я принял решение и стал ждать своего часа - очереди дежурства по лагерю. И вот, наконец, дождался.
Когда все ушли на работу, и лагерь опустел, я, с приподнятым настроением, направился к несчастному избитому столу. На столе костяшки раскиданы. Взял я одну, какая мне больше приглянулась, вышел на улицу, отошел подальше от барака и изо всей силы запустил этой костяшкой в белый свет, в поля и леса, чтобы днем, выражаясь поэтически, с огнем нельзя найти было. А потом - бегом на работу.