Сатч покачал головой.
— Он не сможет понять. Конечно, он будет вам очень благодарен. Он будет очень рад, что Гарри искупил свой позор, но никогда не поймет, почему он навлек его на себя. Но в конце концов, он будет только рад, потому что семейная честь восстановлена.
— Не согласен, — сказал Дюрранс. — Я считаю, что старик любит сына, хотя, конечно, никогда не признается в этом. Мне все же нравится генерал Фивершем.
Лейтенант Сатч почти не виделся с генералом Фивершемом в последние пять лет. Он не мог простить ему участия в крахе Гарри. Если бы генерал обладал сочувствием и пониманием натуры мальчика, белые перья никогда бы не оказались в Рамелтоне. Сатч представил старика, молча сидящего на террасе Брод-плейс, не ведающего, что он должен винить себя в том, что его сын навлек позор на всех покойных Фивершемов с темных портретов в холле, а напротив, строящего из себя мученика, и Сатч понял, что никогда не сможет спокойно поговорить с генералом. Да и ничто не могло бы переубедить этого упрямца. И потому Сатча совершенно не волновало, передаст ли Дюрранс в Брод-плейс эти новости.
— Вы много думаете о других, — сказал он Дюррансу.
— Я бы не сказал, что это достоинство. Я думаю о других из инстинкта самосохранения, вот и все, — ответил Дюрранс. — Эгоизм — естественный, постепенно проявляющийся недостаток слепцов. Я это знаю и стараюсь не допустить.
Тем утром он проехал по железнодорожной ветке из Хэмпшира в Суррей и прибыл в Брод-плейс еще при свете дня. Пару месяцев назад генералу Фивершему исполнилось восемьдесят, и хотя его спина была такой же твердой, а фигура прямой, как и в ту ночь, много лет назад, когда он впервые представил Гарри своим крымским друзьям, и он стал ниже ростом, но его лицо как будто высохло. Только два года назад Дюрранс ходил с генералом по террасе, и хотя ослеп, он заметил изменения, произошедшие за это время. Походка старика Фивершема стала тяжелее, и в его голосе появились черты инфантильности.
— Вы стали ветераном раньше времени, Дюрранс, — сказал он. — Я прочел о вас в газете. Я бы написал, если бы знал, куда.
Если он и подозревал о визите Дюрранса, то не подал виду. Он позвонил в колокольчик, и в огромный холл, увешанный портретами, принесли чай. Он поспрашивал об офицерах в Судане, с которыми был знаком, обсудил беззакония Военного министерства и выразил опасение, что страна катится к дьяволу.
— Из-за неудач или плохого управления всё катится к дьяволу, сэр, — раздраженно воскликнул он. — Даже вы, Дюрранс, не тот человек, который два года назад прогуливался со мной на террасе.