Для Гарри Фивершема в этом не было загадки, лишь величайшая горечь. Он сидел на веранде в Суакине, постукивая по краю стола капитана Уиллоби тем самым ножом, которым выковыривал в Бербере письма и оказавшимся подходящим оружием, когда за спиной замерцал фонарь — одинокая, тусклая вспышка света на обширных руинах. Гарри Фивершем не смывал с ножа кровь и берег его, пока бежал по пустыне до Суакина двести сорок миль. Как и белые перья, нож был одним из самых ценных его сокровищ, и не просто потому, что служил подтверждением истории, рассказанной капитану Уиллоби, но и потому, что заставлял поверить в нее самого Гарри.
Лезвие до самого кончика покрылось пятнами ржавчины, и в первые двое суток своего одиночного путешествия, когда Гарри приходилось то прятаться, то бежать, отрываясь от преследования, он вынимал нож из-за пазухи и недоверчиво рассматривал его, а потом крепче сжимал, и это его успокаивало.
Вечером второго дня он заблудился в песчаных дюнах Обака и бродил наугад. У него почти не осталось воды и лишь скудный запас фиников. Наконец, он споткнулся и рухнул без сил, с горечью понимая, что Абу Фатма и колодец не далее чем в миле от того места, где он лежал. Но даже в этот момент крайнего истощения нож служил ему талисманом. Фивершем схватил грубую деревянную рукоятку, слишком маленькую для руки европейца, и пробежал пальцами по ржавому лезвию. Клинок велел ему сохранять присутствие духа, раз однажды он уже с честью прошел испытание. Но задолго до того, как Фивершем увидел белые дома Суакина, это чувство бурного восторга исчезло, и нож стал символом бессмысленных жестокостей его детства и жалкой недальновидности, которая в итоге привела к отставке.
Теперь он понял слова лейтенанта Сатча в гриль-зале ресторана «Критерион», когда он цитировал «Гамлета» в качестве примера. «Он предвидит, обдумывает и представляет события и последствия во всех подробностях — и содрогается. Но когда приходит время действовать, разве он отступает?» И вспоминая эти слова, той майской ночью, спустя четыре года, Гарри Фивершем постукивал по столу ножом на веранде капитана Уиллоби и снова рассказывал с горечью в голосе: «Я заблуждался, но это заблуждение заставило страдать женщину, которую я хотел оградить от страданий. Но я за это заплатил, сломав себе жизнь».
Капитан Уиллоби не понял, как не понял бы генерал Фивершем, как не поняла в свое время и Этни. Но Уиллоби хорошо запомнил эти слова и повторил их, а Этни прожила пять несчастливых лет с тех пор, как Гарри Фивершем в маленькой комнатке Леннон-хауса рассказал о своем детстве, о потере матери, о бездонной пропасти между ним и отцом, о страхе бесчестия, который преследовал его по ночам.