а) если лейтенант умрёт от страха еще на прыжках,
б) если его поймают и забьют до смерти или до потери жизненно важных функций отвязные мотострелки,
в) чёрненькую, с длинным носом, завещать никому не надо.
Вся группа стояла на площадке стартового осмотра, уже облаченные в парашюты и сурово осуждала действия лейтенанта-начфина. Начфиненок корчился и просился отойти, ибо по его выражению «клапана скоро не выдержат и днище вышибет».
— Чмырение колбасы под бушлатом — дело недостойное российского офицера-разведчика, — добивали лейтенанта братья-капитаны Артемьевы.
— Я не ел колбасу, у меня просто от волнения перед прыжками расстройство, — ныл лейтенант.
Я молча радовался тому, что разрешили прыгать без грузовых контейнеров. После прыжка всего-навсего надо будет найти по поисковому приемнику наши «грузы», на которые прикрепили «маркерный» передатчик, облачиться, снарядиться, еще раз провериться и бодро шагать в сопки. В полученной выписке из приказа, которую мне лично приволок заместитель по воспитательной, была написана такая галиматья, что мне стало не по себе.
Воспитатель мои стенания не учел и отбрехался словами «нет задач не выполнимых», на этом решив, что его обязанности оперативного офицера закончились, с высоко гордо поднятой головой, убыл домой. Как бы не пытались его заставить работать на учениях, он с чувством гордости и млея от собственной значимости отвечал: «Что-о-о-о, а вы в курсе, что я — оперативный офицер особой группы?». Для придания антуража заместитель по воспитательной неизвестно зачем получил на складе РАВ пистолет Кольт М1911 и носил его в огромной кобуре, передвигаясь вдоль стен и пересекая открытые участки местности исключительно бегом и с оглядкой. До нашего вывода он постоянно исчезал из части под предлогом инструктажа и доведения оперативной обстановки. Так как момент нашего убытия он проспал, сладостно подрёмывая у себя в кабинете и укрывшись подшивками «Красной звезды», то он еще целые сутки исчезал из части, чтобы нас проинструктировать. Командиру это надоело, и он в нелециприятной форме предложил своему заму не маятся хернёй. Зам ответил, что у него в связи с учениями обострился «чеченский синдром» и в ушах до сих пор стоят крики и вопли ваххабитов. Командир ответил, что у него в ушах стоят крики Владикавказских проституток в сауне, на этом они поругались, и, слава Богу, про нас не вспомнили.
Стоять было скучно, и я вперился взглядом в проверяющего нас ВДСника и от нечего делать зевнул. Майор засуетился, но ничего с собой поделать не мог, рот его безудержно начал раскрываться и он зевнул так, что, кажется, вывихнул челюсть, выпучив глаза, он побежал к бригадному медику, вольготно разлегшемуся на парашютном столе и сладко похрапывающему.