И старый писатель вынужден был сдаваться под этим бешеным натиском — сокращая, переписывая свои произведения, становившиеся всё более прозрачными по нравственной позиции, по стремлению к справедливости, по стилю, по точности отбора слов.
Считается, что Вениамин Александрович, никогда не состояв в партии, не принимал участия в общественной жизни писательского сообщества и всей страны. Это ошибочное мнение.
Можно занимать высокие посты и постепенно, один за другим, сдавать свои прежние идеалы.
Можно проводить на разного рода собраниях и совещаниях гораздо больше времени, чем за письменным столом, чтобы твое «участие» было заметно даже при молчании. Можно откровенно продавать свой дар (и даже его отсутствие) в обмен на почести, общественное положение. Можно, наконец, «мелькать», оказываясь в нужное время в нужном месте.
Но есть куда более высокое назначение — служить однажды и навсегда избранному делу с честью и достоинством, оставаясь на протяжении всей жизни верным своим нравственным принципам, своему «символу веры».
Это и был путь Вениамина Александровича Каверина, признававшегося с одинаковой долей иронии и горечи в «Эпилоге»: «В том, что я — несовершившийся общественный деятель, меня убеждают мои непроизнесенные речи. Гуляя по лесу, я мысленно произнес не менее сотни речей по разным поводам, но в целом направленных против страха… В сущности, трагедия советского писателя в том, что он никогда не остается наедине с собой. Всегда присутствует третий — государство в любой форме, иногда почти незаметной и поэтому особенно опасной. Но невозможно изобразить других, если не увидеть, не узнать, не понять себя без свидетелей и подслушивающих аппаратов. В основе любого искусства лежит одиночество, связанное с самопознанием, и не много выигрывает художник, видя себя испуганным, притворяющимся, подравнивающим истину… Но вернемся к моей неосуществившейся общественной карьере. Я много раз избирался в правление Союза писателей Москвы и Ленинграда. Перед войной я был членом ленинградского секретариата. Немало времени и сил было отдано секции прозы. Я не лгал в своих выступлениях и даже думаю, что, если бы они сохранились, в них можно было бы найти дельные замечания. Но впервые мне посчастливилось почувствовать себя человеком, причастным к подлинному общественному делу, когда я стал членом редколлегии альманаха „Литературная Москва“».
С альманахом, как уже говорилось, было покончено довольно быстро и бесцеремонно. С тем бо́льшим воодушевлением встретил Вениамин Александрович Каверин появление бесцензурного альманаха «Метрополь», выпущенного в количестве десяти экземпляров и мгновенно оцененного по достоинству зарубежными издательствами. «Это — явление в истории русской литературы, и, как почти каждое подлинное явление, оно подверглось разгрому».