Итак, N., многими считающийся порождением новых времен, мне хорошо знаком больше тридцати лет, и все тридцать он менялся непрерывно, каждую минуту становясь новым в полном соответствии с обновлением самого искусства. Когда-то с фотографической точностью переносил на холст все безобразие позднесоветского быта и именовался суровым реалистом, теперь, как положено, изображает нечто, требующее долгих пояснений, – концептуалист… Нет, не новые времена породили его, а он и подобные ему создали эти времена. Его товарищи по цеху и поколению, закостеневшие, упершиеся лбами в стену принципов и навыков, бедствовали, подвергались уничтожающим рецензиям новейшей критики после каждой выставки. В результате элементарно не хватало на жизнь… А N. постоянно и почти безоговорочно хвалили. Он и еще с десяток удачников его возраста крутились в галереях, ездили на биеннале (иногда за счет министерства, соответственно, эстетики), продавали работы, строили загородные дома со стеклянными мансардами, так что сразу было видно – не просто нувориш живет, а творец, маэстро…
Молодых-то таких было много, сотни. Они давали долгие интервью, непонятно объясняли смысл своих непонятных работ, дразнили власть непочтительностью и просто грубостью, из которых, собственно, эти работы и состояли… Но молодые на то и молодые, чтобы грубить и тем отвоевывать свое место. А N. и ему подобные были возраста вполне академического, и их пребывание среди бойких художественных тинейджеров вызывало презрительное удивление у не столь удачливых ровесников и, конечно, зависть, скрыть которую было невозможно, да завистники и не пытались.
Сказать по чести, я совершенно не интересовался тем, что в последние годы делает N. То есть мне было достаточно знать, что он далеко не бедствует, жизнью удовлетворен и вроде бы здоров в пределах, как говорят врачи, возрастных норм. В конце концов, это и есть дружба – то, что не зависит от профессиональных успехов и даже от общественного лица. Хоть бы он и негодяй был, а нет уз святее товарищества, как писал писатель Гоголь в своей чудовищной повести о сыноубийце.
Да я и сам оказался в числе немногих выживших в своей профессии. Издавали меня легко и безотказно, критика была не восторженная, но почтительная, читали… Ну читали вроде бы, а в подробности читательского отношения я не вникал. Большинство товарищей по, так сказать, перу выпало в осадок – а дружбе очень вредит, когда один в осадке, а другой вполне благополучен. Дружить, как это ни отвратительно звучит, можно только при более или менее равных доходах.