Минут через сорок он перебил сам себя.
– Пора, высохла, – сказал он, – приготовься.
Я не успел спросить, к чему мне надо приготовиться.
Он повернул подрамник холстом наружу.
Холст был пуст, только в том углу, который он записал последним и который еще не совсем высох, проступали тени мазков.
– Ты понял? – спросил он. – И ничего сделать нельзя. Я пробовал.
Я все понял, но не ответил.
…Когда я уезжал, он начинал третью бутылку. Пил он уже полулежа в кресле, при каждом глотке сползая с него.
Не следовало мне ехать – из выпитого литра с лишним граммов триста приходилось на меня.
Но я все понял и уже не мог ждать, пока виски выветрится.
Судьба, как известно, хранит пьяниц и сумасшедших. Я доехал без осложнений.
Почему я никогда не открываю авторские экземпляры, бессмысленно упрекал я себя всю дорогу, почему не прочел ту рецензию, о которой мне говорили нечто странное. Ведь я был неплохим беллетристом, думал я.
Слежавшаяся в стопке книжка захрустела и раскрылась.
Страницы развернулись веером.
За последние годы подъезд наш неузнаваемо изменился. Перемены эти шли параллельно переменам в жизни вообще и в жилищных условиях населения в частности.
Одни, приехавши из города, допустим, Каменска Шахтинского, пожили годика три в съемной (так теперь все говорят) квартире, потом удачно прикупили двушку сразу за МКАД, потом еще поднялись и взяли в ипотеку трехкомнатную, в центре, точечная застройка, монолит, свободная планировка без отделки – ну и так далее… А другие, прежде спокойно и даже уютно жившие на 2-й Брестской в довоенном доме с деревянными перекрытиями, с пристроенным лифтом в стеклянном стакане и с доской для жэковских объявлений об отсутствии горячей воды – вдруг обнаружили себя в бомжатнике с устойчивым запахом на лестнице и со следами небольшого пожара – да еще и зарплату в институте стали платить редко…
В таких обстоятельствах прошли десять, а потом и пятнадцать лет, как вдруг все опять поменялось. Из свободной планировки в районе Патриарших каменск-шахтинский герой своего времени вынужденно перебрался в планировку неизменную – небольшой дом с тонкими колоннами в лондонском районе Белгрэвия. Там как-то спокойнее… А в нашем подъезде отчего-то возбудившаяся ДЭЗ сделала капитальный ремонт, поставила домофон, запах почти выветрился, население радикально сменилось. В лифте постоянно ездят черноглазые дети, вежливо здоровающиеся по-русски, их матери при встрече смотрят в землю, а отцы появляются под вечер – ставят свои дорогие машины багажниками к входу и, серьезно пожав руку соседу, молча едут в лифте до своего этажа.