— Неужто из свиты брата Генриха? — предположил князь.
— Возможно, пред нами чей-то преданный слуга, — задумался я, — но вот из чьей свиты? Тут уж вопрос не столь прост…
Я обратил внимание на тонкую черную ленту-удавку, которую мертвец сжимал в руках.
— Он напал на Аликс не с ножом, — отметил я.
Неужто для того, чтобы не пролить кровь ведьмы на кладбищенскую землю, а потом сжечь тело? Я поморщился.
— Обряд безумцев! — князя посетили похожие мысли.
— Не стоит спешить с выводами! — прервал я пыл Долгорукова, который был готов немедля отправиться к брату Генриху и предъявить публичные обвинения.
Возможно, нападавший не желал убивать Аликс. Удавкой можно не задушить насмерть, а всего лишь заставить жертву потерять сознание.
— А к чему медлить? — пылко возразил он.
Рука князя сжала эфес сабли.
— Мой друг, у меня внушительный список подозреваемых, — напомнил я, — если все наше внимание будет обращено к фанатику, можно упустить истинного убийцу…
— Вы правы, — сконфуженно произнес Долгоруков, — но проповедник…
— Буду вам весьма признателен, если вы попытаетесь не спускать глаз с брата Генриха, — просьба не делала князю одолжения, подобная помощь была незаменима, — увы, жандармы Юрьева не особо внимательны…
Я решил не добавлять, что у господ жандармов попросту нет личных причин для пристального внимания к персоне фанатика.
* * *
Беседы с подозреваемыми не принесли желаемых результатов. Абсолютного алиби не было ни у кого, каждому в предполагаемое время убийства вдруг вздумалось выйти в парк подышать свежим вечерним воздухом. Лишь серёжка Лизаньки оставалась единственной осязаемой уликой, но я повременил с выводами, решив не предавать новость о находке огласке.
Дабы передохнуть после вынужденных бесед, я отправился к колодцу с Нарзаном. Сделав несколько глотков воды, я почувствовал, как утраченные силы возвращаются ко мне.
— Доброго вам дня, Вербин, — прозвучал приветливый голос.
Я поперхнулся, узнав по интонации брата Генриха. Учитывая тревожное происшествие этого утра, мне стоило больших трудов дать вежливый ответ на любезное обращение.
— Благодарю, брат Генрих, — произнес я учтиво, — увы, сегодняшнее утро принесло мне немало огорчений…
Вопреки моему ожиданию, проповедник и бровью не повел, и его лицо ответило мне гримасой искреннего сочувствия.
— Как это ужасно! — воскликнул он. — Не знаю, как выразить свое негодование!
Генрих вздохнул, сетуя на безысходность нашего жестокого мира. К моей радости, он не изменил своему правилу проповедовать только в кругу избранных, и удалось избежать занудных высказываний, которые столь любят новомодные проповедники.