— Она отправилась утром на прогулку, — ответила Федулина, пристально взглянув на меня. — Утром Роговцева выпила кофе на террасе в компании моего супруга…
Ее красноречивый взор давал понять, что гостья вполне могла бы отравить ее мужа перед отъездом.
— А господин Конов, не пытался ли он поддержать печальную Лизаньку?
— Да, Конов очень чуткий юноша, — одобрительно произнесла Федулина, — он пытался утешить барышню, но она оттолкнула его… Напрасно! Глупая девчонка! Конов высказал мне столь теплые слова соболезнования о кончине моего супруга, — дама снова всплакнула.
— Пожалуй, мой следующий вопрос покажется вам странным… Слышали ли вы о смерти сельской ведуньи? — поинтересовался я.
— Ох, разумеется, я знаю о столь страшном душегубстве! — воскликнула дама. — Право, неужто в этих краях есть злодеи страшнее горцев!
— Вам ничего не известно об этой девушке? — продолжал я. — Никто из родственников и приятелей графа не говорил о ней?
Федулина задумчиво покачала головою.
— Возможно, будь я внимательнее! — с укором к себе воскликнула дама.
Она вновь не смогла сдержать рыданий. Беседа со мною отняла у Федулиной много сил, чтобы сдержать чувства, которые невозможно долго скрывать, меня охватила неловкость.
* * *
Госпожа Роговцева взирала на меня со скучающим безразличием. Казалось, дама с огромным трудом сдерживает зевоту. Ее безупречно отточенные жесты давали понять, такая особа не намерена тратить время на бесполезную для нее болтовню.
— Чем могу быть любезна? — наконец произнесла она с легкой иронией.
— Смею полагать, вам известны мои намерения, — ответил я несколько грубовато, поскольку не люблю, когда ко следствию относятся столь равнодушно.
— Разумеется, вас привела сюда кончина господина Федулина, — произнесла она, пытаясь придать своему голосу заинтересованность, — весьма печально, — спешно добавила Роговцева, что прозвучало неискренне.
— Насколько мне известно, вы, отведав утреннего кофе в обществе господина Федулина, отправились на прогулку, не дождавшись завтрака? — поинтересовался я.
— Весьма скучное деревенское общество, — пожала плечами дама, — после смерти графа домочадцы стали невыносимы! Не сочтите меня бессердечной, я прекрасно понимаю их горе… — запнувшись, она покачала головой, — но зачем быть ханжою, ни у кого из них не чувствовалась скорбь!
Роговцева с раздражением щелкнула пальцами, любопытная привычка выражения чувств.
— Неужто даже юная Лизанька, боготворившая опекуна? — постарался я придать своему голосу изумление.
Дама усмехнулась.
— Право, вы же сами понимаете, какая скорбь возможна у столь наивной особы, попавшей под власть детской влюбленности… — взгляд собеседницы не позволил мне возразить, красавица давала мне понять, что не потерпит лицедейства. — Лизаньке все равно, на какой объект обратить свою пылкую любовь… Глупые детские слезы!