— Я тебе скажу, что это было. Нет, ну каков же, старый развратник! Но прежде хочу спросить, знаешь ли ты, Сюзон, что ты только что описала все, что он проделывал и со мной тоже?
— Как?! — изумилась я, — он делает что-то и с тобой?
— Сейчас уже нет, разумеется. Я его люто ненавижу и сменила исповедника как только стала более сведущей в этих делах.
— А как же ты поняла, что он с тобой делал?
— Я расскажу, — пообещала сестра Моник, — но не говори об этом ни одной живой душе, дорогая, иначе ты меня потеряешь!
Сюзон замолкла.
— Не знаю, Сатюрнен, — произнесла она после паузы, — могу ли я нарушить свое обещание, чтобы пересказать историю Моник.
Я принялся со всей пылкостью убеждать ее поведать мне все, ведь вступление к этой истории было столь очаровательным, что полностью захватило мое существо. Чтобы сломить нерешительность Сюзон, я использовал ласки и самые страстные уверения, что ее тайна останется со мной, и наконец она решилась продолжить.
Теперь устами Сюзон собиралась говорить сестра Моник.
— Сестра Моник всегда казалась мне несколько вспыльчивой, и я боюсь, что не смогу в должной мере передать реальное положение вещей. Я провела с ней не так уж много времени, поэтому не поручусь, что я поняла все правильно. Но так или иначе, вот ее рассказ. Мы не властны над порывами своего сердца: с самого рождения нас обуревает жажда наслаждений, и именно сердцу мы обязаны своими первыми чувствами. Счастливы те, чей нрав не чурается суровых советов разума! С их помощью они обретают силу противостоять безумным велениям сердца, но стоит ли завидовать подобному счастью? Нет! Плоды благоразумия достаются им непомерно высокой ценой, ведь они не знают наслаждения. Да и что такое, в сущности, это благоразумие, о котором нам столько твердят? Всего лишь иллюзия, слово, обозначающее оковы, сдерживающие нашу чувственность. Все восхваления добродетели являются ни чем иным, как погремушкой для ребенка, которая забавляет его и не дает заплакать. Старухи, которые из-за возраста не могут вкушать наслаждение, или вернее которым возраст запрещает его вкушать, словно мстят нам, рассказывая об ужасах греха. Ну и пусть болтают, Сюзон! Пока ты молода, надо слушаться только своего сердца и только его советам следовать.
Ты, конечно, можешь сказать, что с такими мыслями мне не стоило поступать в монастырь, а оставаться на свободе, чтобы предаваться забавам беспрепятственно. Но именно здесь, где все, казалось бы, призвано задушить мои желания, я обрела наилучшее средство для их удовлетворения.
Моя мать приехала в этот монастырь после смерти своего четвертого мужа и поселилась здесь в качестве пансионерки. Я тогда была совсем ребенком, и не могла оспорить принятого ею решения. Не в состоянии осознать причин своего страха, я чувствовала только, что здесь меня ждет несчастье. Повзрослев, я наконец поняла, в чем кроется корень моей неприязни к монашеской жизни. Я поняла, чего мне не хватало здесь — мужчин. Я никому не рассказывала о своем простодушном сожалении, но вскоре принялась размышлять над вопросом, кто мог бы возместить мне столь чувствительную потерю. Я задавалась вопросом — а что же такое собственно мужчина? Отличается ли он от нас, женщин? Почему в моей душе появляются странные ощущения от его взгляда? Нравится ли мне один из них больше другого? Но нет, те, что казались мне более или менее привлекательными, вызывали во мне более-менее одинаковые чувства. Мое сердце начинало трепетать при виде любого из них, независимо от красоты Тогда даже отец Жером, будучи крайне непривлекательным, волновал меня, если мы находились достаточно близко.