Тем не менее частое порицание моего происхождения привело к тому, что я стал частенько вспоминать дом ненавистного Амбруаза. Правда, Туанетта отныне была для меня недоступна. Не то чтобы я охладел к ней, просто она была окружена их преподобиями, и вряд ли проявила бы интерес к простому послушнику?
А дом Амбруаза я вспоминал совсем по другой, более важной причине: я потерял Сюзон. Моя дорогая сестра исчезла из дома мадам д’Инвилль через несколько дней после моего отъезда в монастырь целестинцев, и о ней не было никаких известий. Эта утрата глубоко потрясла меня. Я по-настоящему любил Сюзон. Мне влекло к ней чувство гораздо более сильное, чем обычное плотское желание, а моя изоляция от внешнего мира только обострила боль потери. Все воспоминания о наших непринужденных беседах, о первых любовных порывах в наших невинных сердцах лишь еще больше удручали меня. Если бы можно было переписать заново приятные воспоминания, как бы дорого я заплатил, чтобы вычеркнуть из памяти эту девушку, будившую во мне любовь! Ибо раз нет предмета любви — нет и боли.
Должно быть кого-то тронет мое горе и он спросит: «Чем же вы занимались, бедняга Сатюрнен?» Увы, я онанировал. Забавы с собственным хуем стали единственным, что позволяло мне забыть свои горести и печали.
Однажды, примостившись в укромном местечке, я, как обычно, занялся любимым делом, и, будучи уверен, что совершенно скрыт от посторонних глаз, целиком погрузился в сладостные мечты, которые мне позволяло уединение. Однако я не заметил одного плутоватого монаха, который все-таки за мной подглядывал. А надо сказать, что этот мошенник не был из числа моих друзей, напротив, он принадлежал к тем, кто подчеркнуто держался как можно дальше от меня. Он возник передо мной столь внезапно, что я так и замер, открытый его злорадным взорам. Я решил, что мне конец, ибо он не упустит случая ославить меня на весь монастырь, а повадка, с которой он атаковал меня, не оставляла ни малейшей надежды с ним договориться.
— Так-так, брат Сатюрнен! — произнес он, подняв глаза к небу и скрестив руки на груди. — Никак не ожидал от вас подобного! Вы, краса и гордость нашего монастыря, знамя теологии…
— Какого черта! — внезапно прервал я его иронический монолог. — Вы застукали меня за онанизмом? Ну так давайте, кричите об этом на весь монастырь! Не сомневаюсь, вы только того и ждете! — и продолжив свое занятие, я добавил: — веселитесь, делайте, что хотите, жду вас после десятого спуска.
— Ну что вы, брат Сатюрнен, — все так же хладнокровно заметил он, — то, что я вам сказал, сказано для вашего же блага. К чему вам заниматься онанизмом, словно какому-нибудь мошеннику? У нас довольно послушников — вот занятие для достойных людей.