Картезианский развратник (Автор) - страница 98


Я увидел, что она обеспокоена и опечалена, и это ранило меня в самое сердце. Я нежно умолял ее объясниться и убедиться в том, что я способен помочь ее горю любой ценой, какой бы она ни была.

— Будешь ли ты любить меня, мой дорогой Сатюрнен, — сказала она, печально глядя на меня, — когда я скажу, что ты не первый, кто заставил меня испытать любовное наслаждение. Освободи мое сердце от страха, которому невозможно сопротивляться и который против моего желания отражается на моем лице, ибо я не могу с ним совладать. Да, именно этот страх является причиной моего беспокойства, а не страх о моей судьбе, потому что отныне у меня есть ты.

— Неужели ты настолько не уверена в своих прелестях? Как же мало ты их ценишь, если в них сомневаешься: страсть, которую они мне внушают, слишком сильна, чтобы негодовать по поводу твоих глупых опасений. Как же мало ты меня знаешь! Пусть смешное предубеждение видит различие между девицей уже познанной и девицей, которую только предстоит познать, — ко мне это не имеет никакого отношения. Разве не должна восхищать красота, соблазняющая всех остальных? Даже если ты соблазнишь целый свет, разве ты изменишься? Ты уже не будешь красивой девушкой? Станешь от этого менее прекрасной в моих глазах? Разве наслаждения, которыми ты одарила других, умаляют те, которыми ты только что одарила меня?

— Ты победил, — отвечала она, — у тебя весовое преимущество. Теперь я не боюсь рассказать тебе о несчастьях, которым ты только что положил конец.


ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ

СЕСТРЫ МОНИК


Все мои беды были прямым следствием моей непреодолимой склонности к наслаждениям. Любовь — вот средоточие моих желаний, она мое единственное божество; я привыкла к ней, я дышу только ею. Однако моя жестокая и несправедливая мать решила, что мое предназначение — монастырь. Слишком робкая, чтобы протестовать против ее властных приказов, я могла дать понять, как мне это не нравится только беспрестанными слезами, но ее сердце оставалось глухо к ним.

Итак, я поступила в монастырь и надела вуаль послушницы; близился ужасный момент, когда я должна была собственными руками уничтожить все свои мечты. Я ужасно боялась клятвы, которую мне придется дать. Мысль о том, что я навеки окажусь заключенной в тюрьме, каковой я считала монастырь, и лишусь единственного, что считала достойным в этой жизни, приводила меня в отчаяние. Я тяжело заболела, и казалось тут-то и настанет конец моим страданиям, но тут вмешалась моя мать. Обеспокоенная моим плачевным состоянием, она вдруг сменила гнев на милость.

Она сама была пансионеркой того монастыря, в который надеялась упрятать меня. Даже не поставив меня в известность, она разработала план отступления. По здравому размышлению, она пришла к выводу, что добродетельные женщины, при этом не отказывающиеся от наслаждений, обычно не замечают прихода старости. Естественно, они могут скрывать свои чувства, но навсегда сохранят их в своем сердце. Моя мать, имевшая весьма пылкий темперамент, который я не раз испытала на себе, согласилась вызволить меня из моей тюрьмы и вскоре вновь появилась в свете, легко примирившись с потерей четвертого мужа в объятиях пятого.