Адоли издавна жили в прелестной квартирке на улице Монте дез Аккуль. Направляясь в гости к Элуа, они вышли из дома все трое: отец в добротном костюме, грузно ступающая мать, которая даже и не пыталась задрапировать одеждой свои внушительные габариты, и хорошенькая дочь в цветастом платье, в очаровательной шляпке и белых перчатках. Те, кто встретил их на пороге, не могли не отметить, что перед ними — образец добропорядочной славной французской семьи, и шли дальше с потеплевшей душой.
Бруно вернулся в родительский дом почти перед самым началом праздника. Встретили его ласковыми упреками и нежно пожурили за то, что он свалил всю работу на других, по-видимому, вообразив себя уже пашой и решив, что праздник только для него, а не для мамы и т. д., и т. п. Но Бруно не отвечал на шутки своих сестер и брата, так как его мучила мысль о том, как окончится эта так любовно приготовленная церемония. И хотя он не мог оправдать их поведения и чувствовал неприязнь к тому существованию, которое они вели, юноша все-таки очень любил отца и мать. Со своей стороны Селестина питала слабость к своему старшему сыну, которым особенно гордилась. Да и сам Элуа, несмотря на беспокойство, которое тот ему доставлял, не мог не признаться, что его Бруно действительно отличный сын. Эта удача, которую он приписывал исключительно себе, несколько преувеличивая свои заслуги. Она наполняла его чувством самодовольства, в котором никто не посмел бы его упрекнуть.
Селестина обняла своего сына — для нее он оставался ребенком, с которым суровый закон ее так часто разлучал.
— Где ты был, мой большой мальчик?
— Я гулял около Маяка…
— Ты? Около Маяка? Что ты там делал?
Эстель, умиляясь материнской наивности, высказала предположение:
— А может, он был все-таки не один?
Бруно, знавший, что всегда может рассчитывать на помощь младшей сестры, улыбнулся:
— Да, не один, а с Пимпренеттой…
Элуа, помня о своем долге (тем более что тут были еще трое его детей), вмешался в разговор как самый строгий моралист:
— Бруно… Я всегда ценил тебя как воспитанного юношу, и, если ты говоришь нам, что ты прогуливаешься в компании Пимпренетты, это значит, что ничего дурного между вами нет… Бруно! Будь осторожнее! До тех пор пока она не стала твоей женой, ты должен к ней относиться свято, ты понял меня?
Селестина, обожавшая любовные истории (она их столько начиталась в тюрьме), спросила:
— А о чем это вы говорите?
Раздался тихий дребезжащий смех дедушки Сезара:
— Эта Селестина, однако… и о чем же, как ты думаешь, бедняжка, они говорили? Да о любви, конечно…