Я спрятался за усмешку, точно за броню. Развел руками, и картофельная кожура упала на пол.
— Приглашал меня один сослуживец в Гагры… На водной станции спасателем работать… Чего смеешься? По большому знакомству устраивают… Полный комфорт: лодка, плавки, шляпа из белой козлиной шерсти. Скажешь — не жизнь?
— Сезон кончается.
— Реалистка ты. Я это еще в школе заметил. Ты со мной и дружить стала потому, что я тебе примеры решал.
— Я допускала это из симпатии к вашей милости…
Очистки падают на пол.
— Извини… — Я присел на корточки и стал собирать картофельную кожуру.
— Встань, — сказала она. — Все равно буду подметать кухню.
— У тебя красивые ноги, — сказал я.
— Знаю… Лучше займи вертикальное положение. Серьезно, что ты думаешь делать? — спросила она.
— Жениться на тебе…
— Ого, — на лице ее выступил румянец. — А если я не захочу, — шутливо сказала она, но я понял, что это не простое кокетство.
— У тебя кто-то есть.
— Допустим… А что? Я не имею права…
— Право все имеют.
Было ясно, что скандал не состоится. Она восприняла бы его как проявление ревности. И я почувствовал нервозность, точно спортсмен, проигрывающий матч. Проявил слабость и поплатился.
Когда вспыхнул газ и Алла поставила на конфорку кастрюлю с картошкой, я сказал:
— Мне чего-то не хочется «Мастики», и селедки тоже… Тем более что нам в течение четырех лет давали ее на ужин.
Ничья! Она даже не проводила меня до дверей.
Но едва я вышел из подъезда, как она раскрыла окно и крикнула со своего второго этажа:
— Максим! Максим, ты сумасшедший… Я не думала обидеть тебя, полагая, что с тобой можно говорить как со взрослым…
— Все мы немножко дети… Только поэтому человечество еще способно улыбаться.
Вот так, боцман Шипка. Видимо, голова у меня — не компас.
Сколько же сейчас времени? Около четырех. Рассвет еще часа через три… Что это за площадь? Рижский вокзал. Но почему здесь самолет? Он двигается через площадь к Крестовскому мосту. Подсвеченный редкими уличными фонарями, напоминает гигантскую рыбу. Где ее выловили? В каком море? Сходство с рыбой усиливает отсутствие крыльев. Самолет — целый, непомятый… Но крылья почему-то везут две другие машины. А первая, натужно ревя, тащит корпус…
Я подумал, что самолет упал прямо в городе. А может, не упал, а приземлился. И люди остались живы. Только крылья обломались. Но это не страшно. Крылья сделают новые.
— На выставку везут, — сказал постовой милиционер и зябко повел плечами. — На ВДНХ.
Выходит, что этот самолет никогда не поднимется в небо. Он будет стоять возле фонтана. Представлять своих крылатых собратьев. Год, два, три, четыре… А потом его спишут на металлолом.