Перед вторым туром допроса прокурор Тверского окружного суда Николай Николаевич Киселев получил от Уранова такое отношение:
«Милостивый государь, Николай Николаевич! В интересах успешного хода расследования по делу о преступных кружках рабочих в г. Твери представляется весьма желательным совместное в одной тюремной камере содержание привлеченных к сему дознанию обвиняемых Михаила Швецова и Василия Кондратьева.
Прося о соответствующем с Вашей стороны распоряжении по губернской тюрьме, пользуюсь случаем засвидетельствовать Вам, милостивый государь, мое совершенное почтение.
Ваш покорный слуга Н. Уранов».
Просьба была удовлетворена.
Михаил Швецов радостно встретил Василия Кондратьева, когда тот появился в дверях камеры. Арестанты обнялись.
— Будто в сорочках родились. Вместе на воле жили, вместе и в тюрьме очутились, — басил Кондратьев. — А ты, Мишка, похудел. — Кондратьев вгляделся в лицо товарища.
— На тюремных харчах, брат, не разжиреешь. А ты все, значит, такой же!.. Уж не подкармливает ли тебя казематное начальство?
— Подкармливает, подкармливает… Карцером! Отсидел трое суток.
— За что же?
— Мельнику через стену передал совет, чтоб молчал. А казематный узрел в глазок, как я стучал. Вот и схлопотал! А у тебя-то как дела? Не проговорился часом?
— За кого ты меня принимаешь? — В голосе Швецова прозвучала обида.
— Да ты не обижайся! Уж больно шакалы хитры и коварны. Не заметишь, как попадешь в ловушку.
Михаил сунул руку в карман, достал масленку, превращенную в табакерку, достал папиросную бумагу.
— Закуривай, значит.
Помолчали, пока делали самокрутки.
— Давно в этом нумере? — спросил Кондратьев.
— Вторую ночь. А ты где клопов кормил?
— С уголовниками. Не приведи господи сидеть со шпаной вместе!.. Тебя допрашивали?
— Дважды уже.
— Кто?
— Сначала пристав, потом ротмистр.
— Разбираешься в чинах! А для меня все они фараоны-кровопийцы… О чем спрашивали?
Михаил несколько раз затянулся дымом, стряхнул длинным почерневшим ногтем пепел с цигарки.
— О чем спрашивали… Понятное дело — о преступных кружках.
— Ну а ты?
— Что я! Никаких кружков не знаю.
— Молодец!.. А про Фому интересовались?
— Интересовались… И про Барышню спрашивали. Но я говорил, что не знаю ни Фомы, ни Еремы, ни барышни.
— Молодчина! — похвалил Кондратьев. — А об убийстве Павлухи?
Швецов сделал длинную затяжку, прокашлялся:
— С этого начали, значит.
— И что ты на это сказал?
— Но я ведь в самом деле ничего не знаю.
Двое суток просидели в одной камере Кондратьев и Швецов, о многом успели наговориться. Вспомнили прошлую жизнь, участие в тайных сходах, друзей-революционеров, вожаков, пропагандистов. Говорили шепотом, умолкали, заслышав шаги в тюремном коридоре. На третий день Швецова перевели в камеру к Петрову и Богатову.