Я мог бы сказать, что их решение по Сирджану — дерьмо, что город надо было тупо обстрелять с вертолетов, что несколько единиц боевой техники могли бы спасти моих ребят от смерти. Но они конечно же не прислушаются. Я ведь не офицер, даже не сержант — обычный вонючий рядовой, которому повезло выжить в Мясорубке, умеющий убивать чуть лучше прочих подобных. Мне заткнут рот парой орденов или иной подобной хренью, генерал Тейлор пожмет мою мозолистую руку, произнесет что-то одухотворяющее, вроде «Так держать, сынок!» или «На таких, как ты, держатся Соединенные Штаты Америки!». А потом меня либо засунут в другую роту, либо отправят домой — чтобы поскорее забыть о случившемся. Уж точно никто не станет объяснять мне и мировой общественности (тем более мировой общественности), ради чего погибло без малого двести молодых парней, буквально вчера решивших посвятить себя службе в Армии США.
Подобравшись к выступу достаточно близко, я стаскиваю с плеч вещмешок и заталкиваю его в тень, после чего подтягиваюсь сам и кладу голову на импровизированную подушку. Веки наливаются свинцовой тяжестью, и я поддаюсь сиюминутному порыву, зажмуриваюсь, но сон, как назло, не идет. В этот момент мною овладевает отчаяние. А вдруг я теперь вообще не смогу нормально спать? На первый взгляд, мысль идиотская, но чем черт не шутит? По крайней мере, сейчас я вижу только бледно-синие лица убитых товарищей, и эти ужасающие образы отбивают желание спать куда круче, чем концентрированный кофе или упаковка разрекламированного «рэд булла».
По щеке, вырвавшись на свободу, бежит одинокая слеза. Я не вижу, как она соскальзывает и разбивается о землю. Я просто лежу и жалею себя.
«Твою мать, Мамонт, но ты ведь хотя бы жив!..» — раздраженно думаю я.
На смену отчаянию приходит злость, и она, как назло, тоже бодрит. Бормоча под нос проклятья в собственный адрес, я лежу в тени выступа, как вдруг слышу вдалеке голоса. Поначалу я не верю ушам — может, из-за усталости и стресса у меня начались звуковые галлюцинации? — однако вскоре становится понятно, что все происходит на самом деле. Подняв голову, я с замиранием сердца наблюдаю, как из-за горизонта медленно выползает армейский джип кремового цвета.
«Свои!» — проносится мысль.
Жажда жить буквально выталкивает меня из-под выступа, и я, взвившись на ноги, ору на чистом английском:
— Помогите! Помогите мне!
Когда джип останавливается, я несусь к нему со всех ног, хотя умом понимаю: если они заподозрят неладное, сначала выстрелят, а уже потом будут разбираться, кто перед ними.