Я не знаю, какая судьба ждет меня в дальнейшем, да и не очень-то много об этом думаю, на самом деле. Главное сейчас — найти в себе силы, чтобы не остановиться, чтобы достичь города. Триста километров под палящим иранским солнцем. А еще есть мысль, что одинокий путник в форме армии США, бредущий по единственной на несколько десятков миль окрест дороге, — отличная мишень для любого здешнего патриота.
Каждый новый шаг дается мне тяжелее, чем предыдущие. Наверное, дело в том, что впереди не маячит знакомый контур портового города. При виде подобного «маяка» у меня совершенно точно открылось бы второе дыхание и я побежал навстречу врачам и поварам, чтобы они лечили мои раны и утоляли голод и жажду…
Но в моем измотанном, высушенном теле так мало сил. Я посчитал, еще находясь в Сирджане, — даже если я смогу идти со скоростью не меньше шести миль в час, то в Бендер-Аббасе окажусь только через двое суток… а может, и позже. С учетом того, что в моей фляге воды всего ничего, сухпая тоже почти не осталось, как и консервов (две банки тушенки, одна уже наполовину пустая), шансы на успех явно невелики.
Ноги ужасно заплетаются, и следующая малейшая кочка снова приводит к падению. На сей раз быстро встать и продолжить путь не выходит. Мне явно нужен отдых. Но лежать на горячей земле глупо, надо найти какое-то укрытие, тень, в которой можно проваляться до заката, отдохнуть и отправиться дальше уже после того, как жара спадет. Вертясь из стороны в сторону, я нахожу взглядом некий уступ, под которым, по крайней мере, можно спрятать голову от вездесущих лучей, уберечься от солнечного удара. Ползу к этому укрытию. Ладони при соприкосновении с землей начинают гореть, будто я схватился за раскаленную сковородку, но мне приходится терпеть, ведь иного пути нет. Ноги гудят, одно неловкое движение, и сводит мышцы правого бедра. Чертыхаясь, я принимаюсь щипать себя через штаны, но ногу будто скручивают в узел руки невидимого великана. Закрывая глаза, я ору что есть мочи. Дрожащая рука ныряет в нагрудный карман и достает оттуда булавку. Стиснув зубы, я рывком буквально вонзаю иглу прямо в ногу.
К счастью, это приносит долгожданное облегчение, боль отступает, и мой дикий крик плавно переходит в стон, постепенно стихая совсем.
Интересно, а что стало бы с нашими командирами, окажись они с нами там, в Сирджане? Как они себя повели бы? Сражались до последней капли крови или предпочли ретироваться, сославшись на собственную важность для войск? Про легендарного Джона Тейлора говорят, что он прошел длинный путь от лейтенанта до генерала ВВС и нередко смотрел в лицо смерти, но вот остальные полковники, майоры и капитаны?.. Случалось ли им наблюдать гибель своей роты? Приходилось ли на собственном горбу тащить раненого товарища, умоляя небеса, чтобы он не испустил дух? Или же наши офицеры предпочитали находиться подальше от боевых действий и лишь отдавать приказы?