Л. следила за ней. Ей захотелось сказать что-нибудь. Неожиданно она вспомнила стихотворение, которое когда-то выучила наизусть.
– Ты столько мне снилась, что давно мои руки привыкли обнимать твою тень и, наверное, не подчинились бы очертаниям милого тела.
Тут медсестра остановилась и произнесла тем же тоном: не правда ли, прекрасно, вы снова обрели голос. Л. хотела ей улыбнуться, но вместо этого заплакала. Не зарыдала, просто тихие, невольные слезы потекли по щекам.
Жан умер, но она жива.
Л. завершила свой рассказ. Она заметно разволновалась. Я чувствовала, сколь болезненно еще это воспоминание.
Думаю, в тот момент у меня впервые возникла эта мысль.
Из-за этого рассказа, из-за ее первой откровенности.
Вокруг нас продолжалась больничная суета, непрерывно поступали раненые, покалеченные, перепуганные, страдающие люди, чья жизнь пошла под откос, а мне впервые пришла в голову мысль написать про Л.
Это был необычный план. Авантюра. Мне бы понадобилось вести следствие, а это было бы непросто. Л. нелегко раскрывалась. Умела хранить свои тайны.
Но вдруг все прояснилось. Все обрело смысл. Наша странная встреча, стремительность, с которой она заняла столько места в моей жизни, и даже мое падение на лестнице. Вдруг все встало на свои места, обрело смысл существования.
Внезапно я начала думать только об этом: о романе про Л. О том, что я про нее знаю. О ее причудах, фобиях. Ее жизни.
Это было очевидно. Неизбежно.
Она была права. Прошло время создания персонажей из всякого хлама и дерганья в пустоте за ниточки бедных потрепанных марионеток.
Пришло время рассказать о подлинной жизни.
И ее, больше, нежели моя, напоминала роман.
Пока я делала рентген, Л. вернулась в зал ожидания. Снимки показали перелом пятой плюсневой кости без смещения.
Через некоторое время я вышла из отделения, стопа была обездвижена с помощью доходившей до колена шины.
Л. подогнала свою машину. Мы отказались от автомобиля скорой, который пришлось бы ждать по меньшей мере час.
Она с предосторожностью помогла мне усесться на переднем сиденье. Мы остановились возле аптеки, чтобы купить обезболивающие и костыли, выписанные в больнице.
По мнению врачей, я должна была носить шину как минимум четыре недели и не наступать на больную ногу.
С момента, как она села в машину, и всю дорогу до моего дома Л. молчала. Через какое-то время она заметила, что с моим седьмым этажом без лифта в отсутствие Франсуа жизнь моя рискует стать очень сложной. И так будет непросто мне влезть наверх, опираясь на одну ногу. Но, даже сумев подняться, я уже не смогу спуститься. Для меня, кто терпеть не мог сидеть дома безвылазно, это представлялось трудным.