– Вы поклоняетесь собакам? – удивленно спросил я; мне показалось, что это очень трогательно.
– Мы чтим собак, потому что они безгрешны и приносят реальную пользу, – сказала Тахмина.
Матфей захихикал, и мне стало стыдно за него.
– А почему собака пылающая? – спросил я.
– Это неопалимая собака, которая загорелась от восторга, когда увидела Заратуштру, и горит до сих пор. А еще мы чтим ежей, – продолжала она, – они тоже безгрешны, но не приносят пользы человеку, однако было бы несправедливо не чтить их только за то, что они не находятся у человека в услужении…
Гита и Тали молчали и смотрели на нее как на вестницу из иного мира. Впрочем, так оно и было, ведь страна, из которой она прибыла к нам, была так далеко, что туда не попадали даже самые алчные и целеустремленные еврейские купцы. Много месяцев пути по звездам, через мертвые пустыни и по горным тропам, вброд через реки, в постоянном ожидании нападения орд кочевников и бандитов…
Мы проговорили с ней весь вечер до глубокой ночи, но, к моему великому сожалению, она ушла спать не со мной, а в маленький красный шатер, установленный ее слугами.
С тех пор галилейские рыбаки поймали немало большой и маленькой рыбы, а нагая вершина горы Ермон не раз пряталась в облаках от порочных людских глаз; немало, наверное, с тех пор было совершено молебнов у алтарей кушанских собак, но я до сих пор со стыдом и грустью вспоминаю свое поражение, когда ночью прокрался к шатру Тахмины, а меня учтиво, но непреклонно остановил один из ее охранников. На следующий день она отправилась обратно в Кушанское царство.
Больных ко мне прибывало все больше, снадобья быстро кончались, и я иногда уходил довольно далеко от города собрать целебных растений. Эти утренние прогулки придавали мне душевных сил – зеленые холмы и пальмовые рощи к северу от Хоразина безлюдны и безмятежны, а за ними начинаются невозделанные земли, где все заросло тамариндами и дикой вишней, лесным орехом, терном, колючими кустами каперса и множеством благотворных трав.
Как-то раз, в полдень, я вернулся оттуда с мешком, набитым гиперцином, душицей, мятой и виталией, и за обедом узнал от сестер, что меня искал человек, показавшийся им недобрым и подозрительным. Выяснилось, что это был мастер артели каменщиков из Сепфориса, жену которого я спас, избавив от плода.
Он приехал в Хоразин, чтобы расквитаться со мной, считая, что я стал виновником гибели его ребенка. Не знаю, как именно каменотес хотел мстить. Сестры сказали, что он был один и без оружия. Впрочем, мог прятать нож в поясе или складках одежды. Он требовал впустить его в дом, но сестры его, ясное дело, не впустили. Некоторое время сидел у ворот, а потом направился к главному местному раввину и пожаловался на меня.