Острое зрение, отличная память и быстрый ум – вот главные ценности, ну и желательно, конечно, чтобы при этом не были переломаны крылья.
Я не любил фрукты, которых всегда было множество в окрестных садах. Меня влекла животная, жирная пища, а самое вкусное, самое лакомое – это, конечно, человеческий плод. Когда какая-нибудь испуганная мать тайно отправляла в Енномскую долину свое незаконнорожденное или просто нежеланное дитя, которое еще могло пищать и шевелиться, завернутое в холщовую тряпку, первым его находил я и клевал нежное мясо.
Это было не просто утоление голода. Крепко обхватив голову младенца когтями, я расклевывал его лицо и рот, требующий молока, и в этот момент мне подчинялось само время, я доказывал небесам, что птица тоже может быть наделена властью над человеком, и мои черные перья приравнивались к ризам судьи.
Птиц, как и людей, приближают к истине жестокость поступков и ясность мышления. Я никому не доверял, потому что хорошо знал мир и недостаточно хорошо знал себя: вдруг в какой-то момент я обольстился бы чем-то, проявил сострадание и – погиб? Лучше всегда быть настороже.
Ветер сменился, едкий дым понесло на мой кедр, я придвинулся к концу ветки, она качнулась, и я прыгнул с нее, но расправил крылья не сразу, чтобы набрать скорость, и несколько мгновений пикировал, а затем стал неторопливо подниматься все выше и выше в потоке теплого воздуха. Чтобы набирать высоту, мне требовалось только иногда взмахивать крыльями, и я скользил на упругих волнах ветра, максимально сохраняя силы. Я полетел в сторону Иерусалима. Сбоку ярко светило вечернее солнце, и длинные тени расчертили все, что не было скрыто в дыму: дороги, узкие полосы пашен, виноградники на террасах.
Я поднялся еще выше и увидел почти весь город, окруженный неровной каменной стеной. Он лежал на двух холмах, разделенных долиной, в которую ниспадали ряды домов с обеих сторон. Это был лабиринт улиц, почти лишенный растительности, на каждом клочке земли там находилась постройка, и только во дворе дома какого-нибудь знатного человека зеленели кроны кипарисов и пиний. Улицы были заполнены людьми, скотиной и телегами, внизу не прекращалось движение, но звуки не достигали высоты, на которой я находился. При этом я мог разглядеть не только каждого человека внизу, но даже пробегающую мышь.
В лучах заката блеснула вода в бассейне Шилоах, высеченном в скале. Я захотел пить, но утолить жажду из этого бассейна не мог, там днем и ночью толпились люди, набирая воду и совершая омовение.
Внизу проплыли Мусорные ворота и длинная ступенчатая улица, ведущая к Храму, и я стал снижаться к приземистой башне, на которой было устроено вместилище для сбора дождевой воды – каменная чаша. Я сел на ее край.