Амадео молчал.
— Ты услышал меня, монах?
— Да, — тихо отозвался Амадео. Он был маленьким и скрюченным, и, казалось, едва мог говорить, но Сервлий чувствовал — что-то изменилось в нем. — Я не сделаю этого.
— Вот как! Так велят тебе твои голоса?
— Нет. Они говорят, как вы, — взять Чашу и отдать вам.
— Так в чем же дело, черт возьми?!
— Теперь, когда я раскаялся в гордыне, они не скрывают, кто они, — и Амадео жалко, криво усмехнулся.
Один из спутников епископа дернулся к нему, схватившись за плеть, висевшую у пояса, но епископ остановил его движением руки.
— Друг мой Амадео, — заговорил он мягким, вкрадчивым голосом, — ты бродишь не первый год по этой безумной стране, где люди в одночасье сбросили в реку богов, но разговаривают с русалками и воюют с крылатыми змеями, — и все еще веришь в бесов?
— Да, — разлепил губы Амадео. — Мой грех впустил их в мою душу.
Он уже не мог стоять. Привалившись к стене, двумя руками держался за голову, сдерживая стон, а может быть, и крик. Епископ рассматривал его.
— А зачем же тебе была нужна Чаша? — спросил он вдруг голосом почти сочувственным.
— Не мне… Всем… Христос… — прохрипел монах.
— Понятно, — ересиарх улыбнулся. — Ты гнался за легендой, мой друг. Иосиф Аримафейский не собирал кровь Христа в чашу — да и кто б его подпустил! — а если даже и собирал, дальнейшая судьба сего предмета неведома. Его попросту спутали с другим, легенды о котором смутно звучали у разных народов. Грааль гораздо, гораздо древнеее и создан народом, от которого не осталось даже имени. Он способен на многое, но главное: тот, кто им владеет, управляет творческой энергией всех детей Плеромы. Вместо всех ваших богов и русалок — один бог на земле, бессмертный, чьей воле подчинено все творчество всех, кто способен творить.
— То есть ты, епископ Падуанский?
— Ты слишком мало обо мне знаешь. Собор в Падуе, кстати, разрушен. Землетрясение, понимаешь ли, случилось.
Он кивнул двум своим спутникам, те приблизились, взяли Амадео за плечи, встряхнули, как мешок, и потащили, безвольного, наружу, где бушевала гроза. Епископ, накинув капюшон, последовал за ними.
Чуть выждав, выскочил Сервлий.
Место, куда держал свой путь Илья Муромец, было издавна известно всем на Руси — и избегать его старались тоже все. Не всем это удавалось, но некоторые даже возвращались. И совсем немногие возвращались теми же, кем ушли.
Илья ехал сияющими березовыми рощицами, где иван-да-марья, колокольчики и мелкие ромашки путались в высокой склонившейся траве, звонкими сосновыми лесами со сладко пахнущими малинниками по берегам ручьев, влажными, сумрачными смешанными лесами, где почти нет света. Ехал долго, останавливаясь на ночлег, ведя Сивку в поводу в трудных местах, где только и смотри, чтобы конь не сломал ногу; набирал походя горсти лесных ягод.