Пошел ельник, древний, запутанный, темный и мшистый, полный ядовитых грибов, бледных, с оборчатыми ножками. Сначала грибы попадались то тут, то там, и лишь потом сложились в два ряда, бледно светясь в вечном полумраке ельника и указывая дорогу.
Илья ехал этой дорогой.
Изба открылась внезапно: за огромной елью, за поворотом ядовитой дороги. Она казалась древнее леса — да, наверное, и была.
Бревна такой толщины рубить — это какой же топор нужен? Но пни враскоряку, на которых изба стояла, чтобы уберечься от мшистой сырости, были еще толще. Пожалуй, трех таких, как Илья, нужно, чтобы обхватить такой пень, — двоих не хватит.
— Избушка-избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом, — негромко, как положено, произнес Илья.
Он ожидал, что огромные корневатые пни стронутся с места, но этого не случилось. Просто воздух заколебался, как в жару над степью, пошел волнами — и Илья увидел дверь с замшелыми каменными ступеньками к ней.
Постучался, вошел учтиво — с поклоном, с пожеланием здоровья хозяйке.
Изба освещалась зеленоватым светом не то грибов, не то гнилушек, — а может, множеством слепившихся под потолком на стенах светлячков, Илья не разобрал, не до того было.
Старуха сидела за столом, перебирая какие-то корешки и палочки. Здоровенный черный кот глянул изумрудными глазами, прижмурился и тоненько мелодично засвистел. В голове у Ильи потяжелело, потянуло в сон. «Уймись», — резко сказала коту хозяйка. Кот (Баюн, догадался Илья) замолчал, обиженно мотнув толстым пушистым хвостом. Тонкое лицо старухи было испещрено таким множеством сухих мелких морщинок, что казалось почти гладким. Только неживым.
— Баню сам топи, — сказала она сварливо, — служанок тебе тут нет. Помоешься, переоденешься — приходи, сготовишь что-нибудь. Да побыстрее иди, сколько ехал — сам мужик ядреный, да и конь твой не деревянный — воняешь, не продохнуть с вашего пота в избе-то.
****
Дров наколоть, баньку растопить, а вода-то уже здесь — с ручейка да в бочку, — одно удовольствие. Ход в банный дворик у старухи был прямо из избы, сбоку, странно только, что снаружи Илья его не приметил. Видать, потому, что бревнами обнесен. И нужник тут же. Дворик весь в крапиве, как бабка сама-то ходит, не обжигается? Солнечный лучик, крапива, лопухи, сладкий березовый пар… Илья так размяк от удовольствия, что чуть не позабыл, где он.
Крупы бабка показала, ткнув птичьей своей лапой в угол. Илья особо мудрить не стал, того, другого — и задышала каша в чугуне.
— Чему лыбишься? — спросила вдруг Яга. Илья пожал плечами. Он и не заметил, что улыбался — чистому телу, чугунку, каше…