Диллиан изменился в лице: и без того светлые глаза окончательно побелели, кожа, напротив, посерела, напряженно натянувшись на скулах, — юный Владыка вдруг стал походить на не очень свежего зомби; он молчал, еле переставляя ноги, еще больше усиливая впечатление. И даже тоненький серебряный обруч с крупным прозрачным камнем — его «корона» — как-то странно потемнел, будто от не-умолимого хода времени…
— И нечего беситься, — беспечно заявил Эсеро, и не глянув в его сторону. — Сейчас злость делу не поможет — это я так, на будущее, чтобы поразмыслил на досуге. А сейчас тебе нужно на Аррио где-то денька два спустя.
— Я должен ее встретить в момент прибытия. Значит, полтора дня максимум, дальше погрешность по времени слишком сильно увеличится, — неожиданно спокойно ответил Владыка. — Я не могу позволить себе опоздать.
— Флаг в руки, — хмыкнул Эсеро, отступая в сторону — и все деревья вокруг в точности повторили маневр, отталкиваясь корнями, будто зарытыми в землю ногами; длинные бороды лишайника тихо колыхнулись от внезапного движения, вспугнув стаи каких-то крошечных синеватых мошек. Трава, по-змеиному извиваясь, заполнила темные ямы, оставшиеся от отошедших в стороны деревьев.
В центре образовавшейся полянки, среди порхающих бабочек, меняющих цвет, одиноко стоял один-единственный камень из местного Стоунхенджа — и надписей на нем не было никаких; зато между указательным пальцем и мизинцем, гордо уткнувшимися в теряющийся где-то вверху потолок, мирно плавало черное пятно наподобие того, в которое прыгал еще тот мужик с галстуком-бабочкой в доме Эртрисс.
— Настроишь сам, — заявил Эсеро, отступая к краю поляны; светло-сиреневые бутоны вдруг резко повернулись к нему и распустились, источая густой и безумно сладкий запах, от которого заслезились глаза. — И бегом! Этим залом еще со времен прадеда не пользовались…
— А сколько живут тилры? — еще успела поинтересоваться я, прежде чем Владыка Хеллы подхватил меня и перевесил через плечо, как мешок с мукой, чтобы с разбегу запрыгнуть на «распальцовку», шипя что-то неразборчивое на ходу.
Ощущения — непередаваемы.
Сотни тысяч радужных пузырьков вьются вокруг, ластятся, еле слышно мурлычут; вечно изменяющийся калейдоскоп красок и жизни, прекрасный, насыщенный и многоцветный, разлетался вновь и вновь, чтобы тотчас же образовать новый, еще более завораживающий узор. Протяни руку, чуть шевельни пальцами, разрушая все старое, что здесь было — этот крошечный мирок, созданный скорее для пе-ремещения, нежели для проживания, так и манил, уговаривая снова преобразовывать себя…