Василий Иванович наполнил рюмки, поднял свою:
— Прощай, Феничка. Пухом тебе земля московская. Едва успели выпить, как вошли Евстафий Селиверстович и генерал Олексин.
— Добрый день, господа.
— На поминки успел, — проворчал Хомяков, поспешно закусывая: ощутил вдруг, как проголодался. — Не промах мужик.
— Какие поминки?
— Феничка погибла на Ходынском поле, — суховато пояснил Викентий Корнелиевич.
— Господи, а она-то зачем туда пошла?
— Пей свою поминальную, — угрюмо сказал Роман Трифонович.
— Что ж… Упокой, Господи, душу ее. — Федор Иванович опрокинул рюмку, сел. — А я совсем замотался, господа, даже не поверите, как замотался. Министр двора захворал, и все на меня обрушилось, все — на меня…
В голосе его слышалась странная похвальба, приличествующая разве что субалтерн-офицеру, на час заменившему батальонного командира. Но на это никто не обратил внимания, все были в своих думах.
— Государь очень близко к сердцу воспринял этот несчастный случай, очень. Повелел выделить по тысяче рублей родственникам каждого, кто погиб в этой толчее…
— Толчее? — переспросил Василий Иванович. — Весьма своеобразное определение. Постараюсь запомнить, как оценил двор московскую трагедию.
— По тысяче за труп, — угрюмо буркнул Хомяков.
— Ну… — Генерал развел руками. — Трудно подобрать слово, когда давятся за дармовую рюмку водки. Россия — это стихия, господа. Стихия!
— Эти поминки могли быть по твоей сестре, — вдруг сказал Роман Трифонович: ему претила придворная болтовня, от которой генерал Олексин сегодня почему-то никак не мог избавиться.
— И я бы этому не удивился! Кстати, где она?
— Кто?
Вопрос Хомякова прозвучал, как выстрел.
— Как — кто? — Федор Иванович улыбнулся несколько настороженно. — Естественно, Надежда.
— Надежда неестественно в больнице, — медленно, выделив каждое слово, сказал Хомяков. — Мы имели все шансы получить тысячу рублей от казны, если бы не Василий Иванович.
— Что? — растерянно переспросил генерал и неожиданно размашисто перекрестился. — Господи! Там же… Там же только для простонародья!
— Может быть, ваше превосходительство хотели сказать — просто для народа?
Голос Каляева звенел от внутреннего напряжения. Вологодов прикоснулся к его плечу и мягко улыбнулся:
— Спокойнее, Ваня, спокойнее.
— Я спокоен.
— Это… Это чудовищно, — с трудом выговорил Федор Иванович. — Там же погибло около полутора тысяч!
— Уже сосчитали? — поинтересовался Василий Иванович.
— Конечно, пока в общих чертах, только опознанных.
— А что же с неопознанными?
— Неопознанных невозможно внести в списки, уважаемый Василий Иванович. Сами понимаете, сложность и… неопределенность. Их похоронят в братской могиле. Но всех — в гробах и с отпеванием. И все, заметьте, за счет казны. Представляете, какая трата…