— Он непосредственен и очень мил. И все же помни, что я тебе сказала.
Следующий день начался дождем. Не звонким весенним, а тусклым, унылым и безнадежным. Все небо затянули тучи, тяжелые и однообразные, как солдатские шинели. Порывы резкого холодного ветра гоняли по улицам стружки, обрывки рогож, ветошь и паклю. Но Москва уже ни на что не обращала внимания, продолжая пилить, рубить, стучать, красить и грохотать.
— Не придет он, барышня, — сказала Феничка, вручая Наде раскрытый зонтик.
Но Ваня пришел и терпеливо ждал именно там, где вчера условились: под аркой городской Думы.
— Не промокли?
— Нет. Я бегом, Надежда Ивановна.
И улыбнулся с такой счастливой готовностью, что Наденька впервые ощутила в душе доселе незнакомое ей странное, какое-то очень взрослое чувство. И сказала:
— Подождем, пока Феничка сбегает в лавку.
— Зачем? — удивилась Феничка.
— Мужской, — кратко пояснила Наденька.
— Ага!..
Феничка убежала, и молодые люди остались одни. И молчали, но — по-разному. Ваня маялся в поисках начала беседы, а Наденька спокойно улыбалась доброй взрослой улыбкой.
— Я… То есть вы себя чувствуете?
— Чувствую, — несколько удивленно подтвердила Надя. — А вы себя?
— Я забыл спросить как?
— Замечательно. А вы, Ваня?
— И я замечательно.
Феничка принесла большой мужской зонтик.
— Держите крышу, господин Ваня.
— Что вы! Что вы! — Иван замахал руками и даже попятился. — Это совершенно невозможно.
— А болеть возможно? — спросила Наденька. — Простудитесь, и тетя не пустит вас на коронацию.
— Но я не могу…
— …гулять под дождем, — закончила Надя. — Но посмотреть, как Москва готовится к великому торжеству, просто необходимо. Берите зонтик, берите, берите. И за мной, поскольку я ваш чичероне на все дни вашего пребывания в Москве.
Сначала они осмотрели четыре обелиска перед городской Думой. Огромные сооружения с декоративными позолоченными щитами и гербами на вершинах. Затем декорационную арку у Большого театра, убранную шкаликами для свечной иллюминации, и обелиск с Императорской колонной на углу Охотного ряда и Тверской.
— Ну и каково впечатление, Ваня?
— Да… — Юноша помолчал, потом добавил со смущенной решимостью: — Много.
— Чего много?
— Не знаю. Теса много, краски. Много формы, она само содержание задавила. Может быть, в этом и заключается русский стиль, Надежда Ивановна?
— Ого! — Наденька с удивлением посмотрела на него. — Да вы, оказывается, совсем не так просты, каким изо всех сил стремитесь выглядеть.
— Я не стремлюсь, — сказал Каляев. — Я…
И замолчал, начав неудержимо краснеть.