Как бесконечно интересно и важно увидеть рукопись произведения, с которым ты прожил несколько разных своих эпох. И читал его в разных возрастах, находя всё новые и новые слои, глубины и смыслы…
Когда ты заглядываешь в рукопись этого романа, ты вдруг видишь следы… Следы удивительного пути, который прошёл автор от пролога к эпилогу… Вот ты видишь, как начинал он свой роман, как легко и радостно у него всё получалось вначале. Рукопись лист за листом чистая, практически без помарок. Потом видишь, что столкнулся автор с трудностями или выдался сложный период в жизни. Почерк становится нервным, пишет он то большими буквами, то маленькими. Много правит, перечёркивает целые абзацы, комкает листы, бросает, а потом снова разравнивает и возвращает лист в общую рукопись… Бумага же хранит следы того, что её смяли. Её невозможно идеально выровнять даже утюгом.
В рукописи мы можем увидеть, как писатель мучился над каким-то фрагментом. Бился, бился об него. Неделями не мог справиться. Бесконечно возвращался к нему… А потом мы не находим этого фрагмента в окончательном варианте романа.
А роман гениальный.
И автор – гений!
А почерк в рукописи некрасивый.
Это так удивительно!
В каждом городе и городке есть как минимум переулок, названный в его честь. Есть площади и станции метро, украшенные его фамилией. Он – гений. Он был философ, гуманист, энциклопедист, в конце концов. Его гениальность непостижима. Его личность не укладывается в рамки живого человека…
А тут читаешь его рукопись и видишь корявый почерк. Да ещё на одной из страниц натыкаешься на ошибку. Причём не на описку, а на настоящую грамматическую ошибку и думаешь: «Ну нет! Этого не может быть! Это случайность!» А через две страницы раз – и эта ошибка повторилась. И ты думаешь: «Ё-моё! Ха-ха! Он не знал, как пишется!»
И в этот момент золото и бронза с монумента писателя слетают, исчезает сам монумент, и проступает сквозь название улиц и площадей, сквозь тяжесть многотомных собраний сочинений, сквозь толпы историков литературы, изучивших его биографию досконально… Проступает живой человек. Живой! С корявым почерком и с ошибками…
И ты начинаешь любить его ещё сильнее, доверять больше, понимать лучше и глубже. Потому что любить живого человека гораздо радостнее, чем восхищаться монументом.
Или можно заглянуть в рукопись поэта и увидеть там один его день.
Он же очень быстро писал, наш поэт. Ему муза быстро диктовала. Почерк был ужасный! Непонятно, как он сам его разбирал… Потому что спешил очень. Муза у него была такая. Диктовала много и торопливо.