И вот видим мы лист, первые три строчки написаны очень быстро. А на четвёртой кто-то музу спугнул. Может быть, жена подошла или окликнула… Жена подошла – муза улетела. И видно, потерял человек мысль прямо посередине строки. То есть писал, писал – и вдруг остановился и вывел какой-то бессмысленный вензель. Потом задумался, а сам держал перо над бумагой. Видно, как две капельки упали с пера.
Посидел так наш поэт, ничего ему в голову не пришло, и стал от нечего делать что-то калякать справа от написанного. Накалякал себя в профиль с бакенбардами. Ещё посидел, снова ему ничего не явилось. Тогда накалякал слева себя на коне. Потом стал рисовать какую-то палочку. Потом из палочки нарисовал веточки получилось дерево. Посмотрел он на это дерево – сделал из него дуб… Потом нарисовал на этом дубе цепь. Посмотрел на эту цепь – и кота туда раз… И в этот момент муза прилетела, и он опять строчку за строчкой, строчку за строчкой. Быстро. Очень.
А какой теперешний поэт что-нибудь нарисует на полях своей рукописи? На каких полях, чем?
Сейчас те рукописи, которые писатели и поэты посылают издателям, и рукописями-то сложно назвать. Посылают они свои тексты по электронной почте или передают на крошечных флэшках.
А когда работают писатели на компьютерах, то компьютер ошибки им выделяет, а если автор правит что-то в своём произведении, то следы этих правок не остаются. Не увидим мы, как боролся нынешний автор за точность смысла и красоту композиции. Стерильны их тексты, не хранят они шрамов и рубцов, царапин и грязи трудного пути от начала произведения к его концу.
Я отчётливо помню, как бумага появилась в моей жизни.
Я не помню своих первых контактов с бумагой, но как бумага стала для меня чем-то значимым, я помню хорошо.
Я очень явственно помню мамин крик. Мне тогда было года три-четыре, не больше. Но я помню этот крик. Мама закричала так отчаянно, так сокрушённо: «Ну зачем, зачем ты это сделал?!!»
Потом мама взяла меня сзади под мышки и подняла над столом, на котором лежал огромный лист бумаги. На этом листе было много линий. Некоторые линии были толстые, другие тонкие, третьи совсем тонюсенькие. И их было очень много. Они были красивые. А в левом нижнем углу листа были накаляканы синей шариковой ручкой отвратительные каракули. «Когда ты успел это сделать?! Я же всего-то на минутку отошла! Мне что, даже воды нельзя отойти попить?! Ты что за ним не мог присмотреть?..» Последнее мама сказала уже отцу. Она села на стул, её руки беспомощно упали на колени. «Ну что мне теперь, ещё три ночи над этим чертежом слепнуть?» – сказала мама и почти беззвучно заплакала.