Элквуд, Алабама
15 июля 2004 года
Все мертво.
Нагая, окровавленная, в состоянии шока, под обжигающим покрытую потом кожу солнцем, высоко стоящи «этм в безоблачном небе, Клэр Ламберт, тем не менее, заметила, что голое и белое, как кость, дерево в поле справа – то же самое, про которое она что-то сказала несколько дней, месяцев или лет назад. Хотя, что она тогда сказала – уже загадка. Она остановилась, если вообще шла, – все это время ей казалось, что она стоит неподвижно, сгорбившись, пока под израненными и грязными ногами ползла, словно гранитный конвейер, дорога, – и прищурилась на искривленный ствол, который напоминал изнуренную мать в истрепанном ветром головном платке: скрученные ветки закрывали живот, будто защищая, колени подогнуты, широко расставленные ноги торчат из-под края застиранной юбки.
Дерево заворожило Клэр, и хотя ее не держали ноги, которые многие мили казались абсолютно независимыми существами, с трудом несущими ее вес, она не могла отвернуться. Ее пах холодным языком лизало пламя; кровь в волосах засохла, а тот вязкий, затвердевший комок в дыре, где когда-то находился правый глаз, тикал, словно глаз заменили на часы, отсчитывающие оставшееся время. Но все же она смотрела, не в силах отвести взгляд, пока безжалостное солнце окрашивало кожу на голове в розовый цвет, поджаривало спину. Пот, чуть прохладнее в слабой тени под грудями, капал как слезы. Наконец она вздрогнула, ноги зашаркали к колючей проволоке, отделявшей поле от дороги. Хлопок зашептал на ветру, когда ее живот встретил проволоку, колючки впились глубоко в кожу; она ничего не почувствовала, только невольно дернулась. Испуганная птица вспорхнула из хлопка с криком, и тот притянул взгляд Клэр к взметнувшемуся пятнышку, воспарившему к небесам, а затем скрывшемуся в ослепительной пелене солнца. Клэр опустила голову, облизнула сухие растрескавшиеся губы языком-наждаком и снова шагнула вперед, не понимая, что ей мешает. За что ее лишают встречи с деревом и ощущения материнского уюта, которое оно могло подарить. И снова она шагнула вперед, и снова ей не дали пройти. В этот раз колючки пронзили кожу. Встревоженная, она сделала полшага назад, и черная проволока зазвенела, как гитарная струна, на которой играл ветер. На железном наконечнике налилась капля крови и повисла, застыв во времени, не обращая внимания на солнце, прежде чем сорваться и окрасить травинку. Нахмурившись, Клэр медленно перевела взгляд с проволоки на дерево, будто во всем виновата эта увядшая женщина, и попыталась заговорить, умолять. Из иссушенного горла донесся лишь тонкий писк:
