Небо над Брянском было по-прежнему синим и безоблачным, и солнце по-прежнему нещадно жарило, в воздухе пахло раскаленными рельсами и свежеиспеченным хлебом из привокзальной столовой. У входа на вокзал, в тени цветочной клумбы лениво потягивалась трехцветная кошка с рыжим пятном на носу.
— Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами.
На вокзале повисла тишина.
«Дядя» обернулся в сторону Гельмута. Лицо его не выражало ничего. Он взял за руки детей и молча пошел к выходу.
— Ну дела, — сказал старший лейтенант, докурив папиросу.
— Он про Житомир говорил… — сказал конвоир, у которого дрожала рука. — У меня родня там… Мамка, отец, братья, Дашка… Все там у меня.
— Ох, — второй конвоир не смог ничего сказать, только вздохнул и качнул головой.
— Приплыли, — сказал старший лейтенант.
— Да что ж такое, — говорил конвоир с дрожащей рукой, и Гельмут увидел в его глазах слезы. — Мамка, отец, братья, Дашка, они же там все!
— Отобьют, вот увидишь, — сказал старший лейтенант, но уверенности в его голосе не было.
— А у меня дед в Крыму, — сказал другой конвойный.
Вдруг Гельмут заметил, что все они смотрят на него.
— Сука, — отчетливо проговорил конвоир с дрожащей рукой, глядя Гельмуту прямо в глаза.
— Ах ты ж падаль, — быстро и нервно заговорил третий солдат, до того молчавший. — Шпионил тут, тварь, да? Говно немецкое.
Гельмут зачем-то сделал пару шагов назад, но наткнулся на руку четвертого конвойного, слегка толкнувшего его вперед.
Солдат с дрожащей рукой вдруг кинулся к нему и со всей силы двинул прикладом винтовки в живот.
Гельмут охнул и согнулся пополам, пытаясь не упасть — наручники мешали держать равновесие. Кто-то с силой толкнул его прикладом справа, и тогда он свалился, больно ударившись виском о брусчатку.
Еще один удар прикладом пришелся прямо в лицо: в глазах потемнело, и Гельмут почувствовал, как что-то хлюпает и немеет в носу.
Он застонал.
Его били сапогами и прикладами — в лицо, по голове, в живот, по ребрам. Он согнулся в позе эмбриона и пытался уворачиваться, но снова прилетало по лицу и хлюпало в носу, толкало в ребра, било сзади по рукам.
— Все, все, хватит! — раздался голос старшего лейтенанта. — Сдурели совсем? Не бить! А ну хватит!
Еще один удар прикладом пришелся в бок, и Гельмут сдавленно вскрикнул.
— А ну хватит, я сказал! Под трибунал всех отдам! Все, сказал! А ну!
Бить перестали.
Гельмута осторожно перевернули сапогом на спину. Он разлепил распухшие глаза и снова сощурился от неожиданно яркого света. Все тело страшно ныло, нос онемел, он не чувствовал губ. Во рту стало кисло от крови — Гельмут пошевелил языком и ощутил отвалившийся зуб, и еще один, и, кажется, еще. С трудом повернул шею, выплюнул вместе с кровью.