Жандармы разошлись по углам комнаты. Вдруг громкий шорох и какой-то странный всхлип заставил их замереть на месте. Один из служивых, вытащив револьвер, распахнул дверцы шкафа. Там не было ничего, кроме груды Манькиных платьев. Другой, так же с оружием в руках, осторожно приблизился к койке, на которой под ворохом грязных одеял что-то шевелилось. И тут всхлип повторился более отчетливо.
Жандарм, наклонившись, сбросил груду одеял вниз. В самом углу кровати, прижавшись к стенке (вернее, вжавшись в нее всем своим маленьким тельцем), сидел ребенок в рваной рубашонке из грубого сукна. Он сосал палец и громко икал. На подбородок стекала струйка густой слюны. Глаза его были расширены и почти неподвижно уставились на вошедших с каким-то диким, первобытным ужасом.
Ребенок был совсем маленьким, не старше года. Очевидно, за ним никто не ухаживал — рубашонка была страшно грязная, а от кровати шел тяжелый, тошнотворный запах.
— Это еще что такое, мать твою… — выругался жандарм, опуская револьвер.
Вытащив палец изо рта, ребенок залился истерическим плачем. Поджав тонкие губы, Паучиха выступила вперед, подхватила его на руки и закутала в обрывок какого-то вонючего одеяла.
— Машутка это, ваше благородие, дочка Маньки Льняной, — она произнесла это заискивающе, но глаза ее так и сверкали злобой, — год ей сравнялся только.
— Что здесь делает ребенок один? Кто его кормит, как вообще он не умер с голоду? — рассердился жандарм.
— Так мы и кормим, ваше благородие, мы и присматриваем, пока Манька не вернется. — Паучиха еще сильнее поджала губы, так, что стало казаться, будто ее лицо пересекает уродливый шрам.
— Присматриваешь? — Жандарм подступил к Паучихе, сжав кулаки. — Знаю я вас таких! Продать, небось, ребенка перекупщикам или цыганам хотела, потому и спрятала под одеялом.
Младенец перестал плакать, вновь засунул в рот грязный палец и принялся пускать слюни.
— Дочь Льняной, говоришь? — Полицейский следователь был в курсе всего. — А отец ее кто, Михайло Токарчук?
— Он самый, — кивнула Паучиха, — Манька только с ним последние три года и живет. Его дочка. Как родилась, он с нею возился.
— Ладно, ребенка мы в приют заберем, — распорядился следователь, махнув рукой и дав команду жандармам начать обыск.
Они перерыли все вверх дном, но ничего не нашли. Все нехитрые пожитки Маньки были свалены на пол в кучу. По ним с испугом бегали потревоженные тараканы. Чтобы занять ребенка, Паучиха достала из шкафа большую фарфоровую куклу, единственный красивый и дорогой предмет в окружающей обстановке, и малышка тут же схватила ее.