Вскоре я собралась уезжать. Тепло расставаясь с писателем и его женой, мы обещали писать, встречаться, но, как это часто бывает, постепенно друг о друге забыли.
Спустя пять лет жена Долматова по телефону пригласила меня в гости. Приглашение было совершенно неожиданное. Людмила Петровна сказала, что Петр Иванович по-прежнему пишет, но у него «все как-то не клеится». Я сразу поняла, что дело не в одном только желании «повидаться».
Я приехала к ним на квартиру. Мы радостно обнялись с Людмилой Петровной, и она повела меня в кабинет.
Петра Ивановича мы застали за столом. Он медленно пил из рюмки наливку.
— Значит, по-прежнему, Петр Иванович, да здравствует вино? — приветствовала я его.
— А, доктор! Очень рад.
Он допил рюмку и вдруг поморщился.
— Люся, — сказал он раздраженно, — сколько раз я тебя просил, чтобы ты не покупала мне наливки, а только «русскую горькую». Черт знает, что! Из-за этой дряни сегодня целый день не работает голова.
Как выяснилось из дальнейшего разговора, Долматов уже целый год не работал. Он рассказал мне, что брался за книгу несколько раз, но все «не клеится». Правда, замысел новой книги был уже разработан, но дальше этого дело не двигалось. Впрочем, Петр Иванович не сомневался, что напишет гораздо более значительную книгу, чем «Весна». Он выпил еще рюмку и, приняв шутовски горделивую позу, начал декламировать «Памятник» гениального русского поэта:
«Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и, финн и… и…»
— Запамятовали?
— Нет, что вы, у меня прекрасная память! финн и… и… А, бросим поэзию, куда лучше выпить.
И он без смущения снова потянулся к рюмке.
Я смотрела на Долматова. Он выглядел бравым казаком с большим выпуклым лбом, с серыми добрыми глазами, с торчащими белесыми бровями, с улыбкой, освещающей все лицо. Только лицо это выглядело постаревшим, пожалуй, обрюзгшим. Он очень пополнел. Говорил много, часто острил. Шутки были плосковаты, не всегда к месту. Он производил впечатление пустого балагура, хотя на самом деле таким не был.
— Да, вот, доктор, я вам сейчас покажу последний мой очерк.
Петр Иванович стал перебирать бумаги на письменном столе.
— Люся! Кто у меня здесь рылся? Куда девалась рукопись?
— Со вчерашнего дня к тебе никто не входил.
— Вчера я оставил ее на столе… Где рукопись? — вдруг раздраженно спросил он.
Жена в недоумении смотрела на мужа, и я видела в ее глазах слезы. Мне было не по себе. Я не узнавала Долматова — этого корректного человека, от которого жена никогда не слышала грубого слова.