Утром, через день после встречи с Райей, Альтсин проснулся невыспавшимся, с болью в голове и мышцах. При мысли об ожидающих его обязанностях ощутил тошноту. Понимание, что так он будет чувствовать себя весь день, привело к тому, что желудок завязался в узел. И речь шла не о нежелании принимать участие в монастырской жизни, которую он даже полюбил, но о чувстве, что у него может не оказаться выбора. А останься он здесь по принуждению, возненавидел бы монастырь в несколько дней.
Это было неправильно.
Проснуться, помыться, общая молитва, завтрак. Потом работа в саду, прополка грядок с луком и морковкой, вырывание сорной травы и крапивы, облюбовавших эту часть сада… Сосредоточиться на простейших занятиях. Ему это было нужно. Чем больше рыба рвется с крючка, тем крючок сильнее врезается ей в пасть. Дела, которые он не в силах контролировать, могут сломать человека, уничтожить, привести к тому, что он сгниет изнутри.
Такой путь был бы хуже всего.
Альтсин заскрежетал зубами, а потом ухмыльнулся, сражаясь с особенно упорным хвощем. Он не уступит и не отступит. Знал, где Аонэль находится. Уже кое-что. У него достаточно денег, и он знаком с людьми, которые готовы за деньги сделать почти все. Наверняка сумеет что-то придумать.
Если не сегодня, то завтра обязательно найдет способ встретиться с той ведьмой и заставить ее помочь избавиться от фрагмента божественной души в его голове.
Земля почти затряслась под ударами гигантских ног. Что бы ни говорили о брате Домахе, но мастером скрытности он не был.
– Что случилось? – Альтсин выпрямился во все свои шесть футов, а потом еще и задрал голову, чтобы не смотреть в густую бороду монаха. – Отчего ты ничего не… а-а, точно, обет молчания. Так мне что, угадывать, что ты желаешь мне сказать, и делать это благодаря недавно открытому магическому таланту?
Во взгляде Домаха промелькнули искорки веселья.
– Ладно, давай-ка я подумаю. Кто-то прислал тебя с вестью, а поскольку все в курсе, что ты ничего не можешь говорить, этот кто-то решил, что я обо всем догадаюсь сам? Не подскажешь? – Вор приподнял руку, растопырив ладонь. – Два-три слова?
Вместо веселости появилось сочувствие. Альтсин вздохнул.
– Ладно-ладно, я понял. Приор? Где он? Только у него такое чувство юмора. У нас сейчас полдень? Значит, он у себя.
Великан вздохнул, развернулся на пятке и ушел, а Альтсин собрал инструменты и направился в монастырь.
Комната приора была светлой и просторной – окна здесь располагались на обеих стенах, – но лишенной любых удобств. Если не считать кровати и, что Альтсин отметил с некоторым весельем, дополнительного матраца, лежащего под стеной, единственными предметами обстановки были два табурета и маленький стол. Из-за белых стен все здесь казалось холодным и аскетичным даже для мужского монастыря.