Не пойми когда, но он оказался на ногах, с кулаками, вскинутыми, словно для удара.
– Я получал эти его воспоминания как собственные и ничего, совершенно ничего тогда не чувствовал. Понимаешь?! Я смотрел на детей, которым резали глотки, и подгонял людей, чтобы они успели до восхода солнца! Я разжигал костры под схваченными пленниками и приказывал солдатам греться подле них, чтобы не тратить дрова зря. И не чувствовал ничего, потому что они были навозом. Были не моими людьми, а значит, не были ими вообще! Понимаешь?! И когда я пробуждался из этих кошмаров, я чувствовал себя так, словно меня оттрахал весь миттарский флот. Понимаешь?!
Он развернулся и влупил кулаком в стену так, что у него потемнело в глазах.
– Этот твой… – выдохнул вор сквозь стиснутые зубы, – твой Оум никогда не поймет, с кем он сражался. А потому не корми меня историйками об обиде и страданиях. Мы почитаем сукиных детей, для которых значим не больше, чем грязь на подошвах их сапог. А они расселись на тронах, выстроенных из лжи и фальши, и довольно ухмыляются. Мы рисуем на стенах храмов авендери как одержимых божьим духом лучистых юношей и вдохновенных девиц, а не как татуированных от макушки до пят безумцев, которые суть наполовину безвольные инструменты, одержимые богами. Мы описываем Нежеланных как стаи демонов, питающихся человеческим мясом, хотя это наши Бессмертные сожрали бóльшую часть человечества в мире. Мы ткем гобелены великой войны между Порядком и Хаосом, Истиной и Ложью, Добром и Злом и забываем пояснить, кто именно стоял на стороне Тьмы. Один из них сидит у меня здесь, – он стукнул себя пальцем в висок, – а ты приказываешь ему думать о будущем? О каком будущем?! У меня нет никакого гребаного будущего, как нет и прошлого! С тех пор…
Она попыталась его прервать.
– Молчи! – рявкнул он. – С тех пор как он впервые дал о себе знать, каждый мой день похож на предыдущий: одной ногой в безумии, другой в страхе, понимаешь? Я стою, раскорячившись, над пропастью, и только то, что я злой и упрямый дурак, не дает мне туда свалиться!
Он снова ударил в камень второй рукой, с такой силой, что боль и онемение отдались в плечо. Склонился, уткнулся лбом в остатки стены. Несмотря на вечер, казалось, что они излучают тепло.
– И то, что ты боишься Объятий и соединения с божественным фрагментом души, – раздалось за его спиной. – Кулак Битвы, впрочем, тоже этого не желает. Объятие должно быть Объятием, а не смешением. Только не начинай рыдать мне в подол: ты говоришь все это женщине, которая родилась двадцать четыре года назад, а ее тело теперь в два раза старше – и которая наверняка умрет в ближайшие лет десять. Я не стою над пропастью – я туда падаю. А потому не жди от меня сочувствия, ведь я знаю, за что плачу своей жизнью. Кроме того, тебе все равно придется воспользоваться моей помощью, у тебя просто нет другого выхода.