Я моргнула.
– Так вы за войну или против нее?
– Я за, я, конечно же, за. По телевизору говорят, по-другому нельзя. Я же все понимаю. Нужно спасать русское население.
– Да от кого спасать-то?
– Я не знаю. Европа, США. Ведь на нас нападают!
– Так на нас нападают или на Украину?
– Вы совсем меня, Оля, запутали!
– Да это не я вас запутала, а ужасный ваш телевизор! Зачем вы вообще его смотрите?
– Я же должен знать, что происходит! Война… видимо, по-другому нельзя. Видимо, мы должны были так поступить…
– Слушайте, – бормотание Анатолия меня раздражило, – ну… вам не кажется, что это все как-то подло? Ну хорошо, война. Тогда надо открыто ввести войска, признать свое присутствие в регионе. А наш президент говорит, что нас там как бы и нет. Что мы там ни с кем не воюем.
– Но сейчас все так себя ведут! На стороне украинцев выступают американские солдаты! Я же сам видел по телевизору!
Я торопливо вручила Анатолию деньги и под каким-то предлогом выставила его за дверь.
Но с этого раза политический разговор возникал у нас регулярно.
Однажды мы чуть было не поругались.
Я опять безуспешно пыталась пробиться через броню пропаганды, которой он окружил себя, как вдруг Анатолий сказал:
– Да чего же мы с вами спорим? Оля, ведь вам же нельзя иметь свое мнение.
Заявление это так меня поразило, что секунды я хватала ртом воздух.
– То есть… как это нельзя?
– Вы в журнале таком работаете. Вам же там запрещают.
– Кто запрещает?
– Наверное, ваши иностранные владельцы.
Я схватилась за голову: принялась объяснять, что инвесторы русские, называть фамилии, которые Анатолий никогда не слышал, рассказывать, как устроена наша подписка и насколько самостоятелен наш бюджет.
Анатолий долго смотрел на меня рыбьим взглядом, а потом заявил, что инвесторы наши, скорее всего, наворовали свои миллионы в девяностые годы, а сейчас поклоняются Западу. И снова сочувственно повторил:
– Я все понимаю. Вы просто не можете говорить то, что думаете.
В голове моей все как будто перемешалось. Я не знала, где найти такие слова, которые могли бы его убедить, – слова, обладающие силой крушить безумие, глупость, ложь. Мне казалось, что слов этих нет со мной, никогда не было и не будет. Что мне нужен новый язык – еще не созданный, несуществующий. Может быть, даже какое-то заклинание.
– Да что ж вы несете такое?! – крикнула я в отчаянии. – Это в государственных СМИ журналисты не могут говорить что хотят! Это там они вынуждены, обязаны следовать заданной линии! Заниматься пропагандой! У нас в журнале мы пишем о том, что ни за что не покажут по телевизору!