Арсений снова задумался. Мог ли быть искомым упырём - вообще одним из троих - Всеволод Ратиев? Точно ли разорён Энгельгардт? По отношению к ним Корвин-Коссаковский просто верил глазам и рассказу графини Нирод, а между тем, точны ли сведения графини? И Ратиев... Красота нужна обольстителю Клодию, но зачем она упырю Цецилию или мертвецу Постумию?
Господи, помоги, подскажи! Арсений нервничал и злился на собственное недопонимание, называл себя идиотом и плохо спал ночью. Ему все мерещились какие-то кошмарные призраки, подкрадывающиеся к девицам и разрывающие их на куски, а где-то на задворках сознания звучал тихий напев флейты и заведённой монотонной шарманкой звенели слова: 'Augustin, Augustin, leg' nur ins Grab dich hin! Oh, du lieber Augustin, аlles ist hin!..'
Он просыпался в холодном поту.
Во вторник у Марии Вениаминовны побывали Александр Критский и Аристарх Сабуров, и снова - Макс Мещёрский и Протасов-Бахметьев. Мещёрский пригласил Лидию с Ниной на прогулку, но девицы сослались на боязнь простудится: на дворе и вправду сильно похолодало. Княгине показалось, если бы девиц на прогулку пригласили Сабуров или Критский - им любой мороз был бы нипочём, но оба они всего-навсего засвидетельствовали своё почтение хозяйке дома, её очаровательной дочке и племянницам. Критский осведомился об адресе князя Любомирского, а Сабуров и вовсе ни о чем не спросил, только сообщил, что собрался на службу в Исаакиевский.
Тут случилось чудо. Лидия, до того не выносившая посещений церкви, вскоре после ухода Сабурова попросила карету и поехала в храм. Кучер Палецких на вопрос Корвин-Коссаковского, куда он возил барышню, ответил, что как раз к Исаакию. Девица была на службе. Потом вышла из собора с тем барином, который до этого визит делал, но он распрощался с барышней, в карету её посадил, а сам в своём экипаже уехал.
Корвин-Коссаковский подумал, что почти вычислил Клодия Сакрилегуса, и, по удивительной случайности, во вторник, отправившись вечером поужинать в 'Додон', Арсений Вениаминович наткнулся на Аристарха Сабурова, заглянувшего туда с той же целью.
Здесь Корвин-Коссаковский вполне разглядел молодого красавца. Безупречная строгость бледного лица, высокий лоб, глаза женские, огромные, но с мутной поволокой. 'В Париже его называли негодяем. Сами понимаете, такого просто так не уронят', пронеслось в мозгу Арсения Вениаминовича. Но почему его так назвали? Бросал женщин или иные мерзости творил? Даром такое не уронят, это верно, но почему?
Сабуров удостоил его радушным вниманием, пригласил к себе за столик, оживлённо заговорил о бале у графини, о Протасове-Бахметьеве, сделавшем ему визит, о своих планах поездки в Париж. Корвин-Коссаковский внимательно слушал, вглядывался в красивые черты, пытаясь рассмотреть за ними дьявольский лик Клодия Сакрилегуса, но не видел ничего, кроме чарующей улыбки лощёного аристократа. Разговор был спокоен и мягок, но неожиданно Корвин-Коссаковский решил, что глупит, пытаясь подстроиться под собеседника и быть ему приятным. Он подумал о том, что до того часа не приходило ему в голову: кем должен представиться оборотень? Человеком высокой порядочности или распутником? Разумеется, озарило его, упырь должен проповедовать принципы высокой морали, а не шляться по Яхт-клубам да блудным домам. Притвориться нравственным ему необходимо. Стало быть, глупо было затевать разговоры о нечистой силе, но нужно было понять, как мыслит этот красавец.