- Ну, о старом графе Нироде слышал, конечно, а остальные, - Бартенев растерянно улыбнулся, - да полно, а есть ли они вообще на свете-то? Это же сон!
Корвин-Коссаковский наклонился к дружку. Его чёрные глаза напоминали пистолетные дула.
- Они есть, Порфирий, с графиней Екатериной Петровной Нирод я близко сошёлся после того, как год назад у неё бриллианты украли, и супруга её - полковника Владимира Андреевича, что в апреле нынешнего года назначен командиром лейб-гвардии стрелкового Императорской фамилии батальона, тоже знаю. Что до княжон Любомирских, их две сестры, и обе на выданье, девицы же Черевины - признанные красавицы, племянницы княгини Палецкой. К тому же... впрочем, об этом не стоит. Но и это ещё не всё. - Арсений опустил глаза в пол. - Сегодня суббота, а через неделю, в пятницу, у графини Нирод большой бал назначен, и об этом уже весь свет знает. Ты мог бы увидеть во сне всё, что угодно, но не такое. Такое тебе привидеться не могло.
Бартенев недоумённо развёл руками. Его не обидело и ничуть не задело недоверие друга, скорее удивило.
- Да не выдумывал я ничего, Арсюша, поверь, что приснилось, то и рассказал. Не веришь мне?
Корвин-Коссаковский рассмеялся, и лицо его словно чуть оттаяло.
- Ты никудышный логик, дружище. Я знаю, что ты ничего не выдумал. Ты и выдумки - две вещи несовместные. Ты просто заблуждаешься.
- Заблуждаюсь? В чём? В путанном сне на погосте?
Корвин-Коссаковский наклонился к другу и тихо растолковал:
- Не во сне. Ничего тебе не приснилось, Порфиша. Ты видел это наяву.
Голос Корвин-Коссаковского прозвучал странно, глухо и грустно, даже потерянно, и Бартенев почувствовал, как по спине его пробежали противные мурашки.
- Ты... ты шутишь, Арсюша?
Корвин-Коссаковский снова покачал головой.
- Не думал даже. А чья могила была та, что отодвинулась?
Челюсть Бартенева отвалилась. Он несколько раз сморгнул, тяжело сглотнул и наконец хрипло проговорил:
- Ты... это...серьёзно?
- Разумеется. Ты помнишь, где это случилось?
Бартенев смерил друга внимательным взглядом и в итоге все же поверил, что тот не шутит. Слишком мрачны были его глаза, слишком уж много тоски и непонятной муки в них проступило. Порфирий задумчиво уставился на ломовский серебряный самовар на столе и наморщил лоб, вспоминая.
- Пожалуй, помню, чего там не помнить-то? Там и скамья, и вяз. При луне я ничего толком не видел, но утром всё разглядел. Ограда могильная зелёной краской выкрашена, надгробие серого гранита, ангел чёрный мраморный над урной склонился. На эпитафию я не глянул, не до неё было, но табличка там была.