То есть как, неужели магистр останется там? Неужели мы вернёмся не все?
Осунта. С красными пятнами на щеках, подрагивающая от нервного напряжения.
Голубоватые искры с её пальцев мгновенно впитала густая чернота окружающего пространства.
Магистр чувствовала здесь себя вольготнее нас, сумела развернуться, протягивая руку. Плотно сжала губы, вцепившись ногтями в запястье.
Вот и Ксержик. Занял место возле нас, дополнив живой клубок тел. А вот Тшольке не торопилась, ждала Лазавея.
Вокруг всё завыло, загудело… Непроизвольно закрыв глаза, я всё равно не прозевала вспышку — настолько она была яркой.
Тиски, сжимавшие грудь, разомкнулись; мир снова наполнился звуками.
Открыв глаза, увидела выпас, коров, деревеньку неподалёку.
Златория! Милая сердцу Златория! Это она, её я узнаю хоть днём, хоть ночью. Сейчас, к слову, был вечер: время опять сдвинулось.
Мы все вповалку лежали на траве, являя, наверное, потешное зрелище.
Только магистра Лазавея нигде не было…
Все старательно отводили глаза и, видимо, думали об одном. Что Эдвин Лазавей пожертвовал своей жизнью ради нашего спасения.
Тшольке встала, как потерянная, начала бродить по выпасу, силясь отыскать следы переноса.
Юлианна с Липнером о чём-то шептались, Ксержик обтирал кровь с лица, рук и одежды, а я неожиданно расплакалась. Сидела и ревела, как последняя деревенская баба. Мельком взглянув на Осунту, поняла, что и у неё губы подозрительно скривились.
— Ладно, всё, — неожиданно резко сказала она, вскинув голову. Знакомое движение: так не дают себе расплакаться. — Пошли!
— А как же… — начала Юлианна и осеклась, поймав взгляд магистра.
— Вернее, лучше вы идите, а я останусь. Нужно… нужно перед ректором отчитаться…
Я не женщина, если Тшольке отсылала нас, чтобы порыдать. При свидетелях ей стыдно, а так, в сумерках, можно вволю беззвучно предаваться горю. И снова оказалась права: Осунту Тшольке и Эдвина Лазавея что-то связывало. И это что-то — любовь Осунты. Даже жалко её стало, потому что потеряла любимого. И потому, что тот её не любил. Это видела — не слепая. Спал наверняка, но не более.
Встала, понуро побрела вслед за остальными, постоянно оглядываясь.
Сердце ныло, нос хлюпал. Хотелось остаться и тоже смотреть на небо. Что бы я там ни говорила, Лазавей мне нравился, успела привязаться. Конечно, не так, как Осунта, но среди магистров я его выделяла.
Только Тшольке хотела отправить меня по известному адресу, как воздух пронзила яркая вспышка.
По-моему, завизжали мы обе. И обе же кинулись туда, где полыхнуло. По дороге я убеждала, что владею врачеванием и могу быть полезна.