Шеф слушал меня спокойно и без всякого интереса.
— В Джакарте его тоже проверяли, и тоже все гладко, Ваш Вальтер с самого начала работал на англичан, это их опытный агент, тонкая подстава, а мы — круглые идиоты!
Шеф резанул рукой прокуренный воздух.
— Не может быть! — удивился я. — Он так к нам хорошо относился (первый учитель! — мелькнуло в голове).
— Точная информация от немецких друзей. Какой я идиот! Зачем я клюнул на предложение совсем из другого региона! — убивался шеф. — Кому нужна была поездка в Берлин? Работал бы он себе в Джакарте. и черт с ним! В конце концов, это другой отдел. а тут конец года, отчет, и думаете, меня погладят по головке за английскую подставу?! Вечно беда с этими энтузиастами-фрицами (имелись в виду немецкие друзья из «штази»), вдруг проявили инициативу, мудаки, стали его проверять и докопались! А вы тут со своим сраным айсбайном. Что мне теперь с вами делать, куда направлять на работу? Вы же расшлепаны, причем давно!
Я вышел из кабинета словно оплеванный. До сих пор я никогда не испытывал горечи предательства, я чуть не плакал, я ненавидел предателя и готов был убить его. Я не знал, что впоследствии меня не раз предадут и чужие и свои, и все это опротивеет, и станет привычным, и не будет вызывать совершенно никаких эмоций.
Старею. Я старею.
А может, я клубничку съесть посмею?
Плешь зачесать, напялить панталоны?
По набережной гоголем пройтись?
Русалок слушал я во время оно.
Т. С. Элиот
Среди величественно-однообразных парижских дворцов только Эйфелева башня настойчиво узнаваема, и в голову лезет суровое мужское затворничество в разведывательной школе, вечерний треп в накуренном холле, когда взводный, «слуга царю, отец солдатам», спрашивал коллегу: «О чем ты думаешь, глядя на Эйфелеву башню?» «О сексе!» — со слезою подыгрывал тот. «Почему именно о сексе?» — пучил глаза взводный и делал вид, что хочет схватить подчиненного чуть пониже живота. «Я всегда о нем думаю!» — признавался начинающий шпион.
Вот и сейчас эта Эйфелева словно выпрыгивает из Парижа прямо ко мне в объятия.
— Мы обязательно должны пойти в оперу, просто стыд, что мы ни разу не были в Гранд-опера, — говорит Татьяна, обволакивая меня своими серо-зелеными глазами. — В прошлом веке русская аристократия не вылезала из Гранд-опера.
Татьяна — это моя бесподобная жена, и она, как всегда, права, черт побери. Правда, Татьяна не знает, что я лечу в Париж не для развлечений в Гранд-опера, а для выполнения важного разведывательного задания: тайной встречи с ценнейшим агентом КГБ.