— Она до завтра никак не доживет, — хмуро сказал колхозник. — Ее всю скорчило, а самолеты уже не летают. Изо рта кровь течет. И гной. Ребятишки плачут. «Кто, говорят, нас учить теперь будет?»
Яптэко молчал. Он тупо смотрел на ящик, отсвечивающий стеклянной рамой, и безвольно опущенные руки его ощущали холодок земли.
— Ей очень тяжело, — продолжал колхозник, — ее всю скорчило, и изо рта кровь течет. Все ребятишки плачут.
Яптэко поднял невидящий взгляд, и лицо его передернула судорога.
— До завтра она никак не доживет, — почти хрипел колхозник, и губы его дрожали, — ее всю скорчило.
— Да замолчи ты! — крикнул в ярости Яптэко.
— Ты не сердись на нас, Яптэко, — сказал колхозник. — Мы думали о том, как тебе это больно, но ей очень тяжело. До завтра она никак не доживет.
— Возьми, — тихо сказал Яптэко, — возьми, только уходи скорее. Ну! — крикнул он. — Ну!
И, сгорбившись, точно придавленный старостью, он ушел в свой чум.
Колхозник бережно поднял ящик и прикрутил его к своим нартам. Потом он на цыпочках вошел в чум и увидел: Яптэко лежал на шкурах, лицом зарывшись в подушку, и плакал.
Человек положил на латы свой подарок для Яптэко и тихо вышел из чума.
Когда Яптэко обдумал все и ему стало легче, он поднял голову. Он поднял голову и с удивлением посмотрел на латы. На досках у костра, освещаемая пламенем догорающего хвороста, стояла четвертинка водки…
Впервые чувство удивительной любви к миру, к людям переполняло его.
«Что самое дорогое на свете? Наука! А еще что? Все! Но самое дорогое — это учителка и ребята из колхоза… Правду ли я говорю? Правду!»
И он поднимал стакан за долгую жизнь всех хороших людей на свете, за Тоню Ковылеву — русскую учителку, за колхозников, за великую силу человечьей нежности и сочувствия, за науку.
ОСНОВАТЕЛЬ ГОРОДА — ИННОКЕНТИЙ ИВАНОВИЧ
Прожив семьдесят лет, Иннокентий Иванович решил, что город, основанный им десять лет назад, построен неправильно.
В один из солнечных дней он надел длинную холщовую рубаху, штаны, сшитые из «чертовой кожи», помазал сапоги дегтем и, наказав старухе натопить как следует баню, вышел на улицу. Черная кошка, в ужасе оглядываясь на кобеля, зевавшего у крыльца, перебежала дорогу у ног Иннокентия Ивановича.
— Фу-ты, погань, — выругался старик, — не быть дороге!
Он сердито плюнул на пса. Тот зажмурил глаза, трижды ударил обрубленным хвостом по доскам и показал Иннокентию Ивановичу длинный розовый язык.
— Разлегся! Только жрешь да спишь, больше и работы у тебя нет, — проворчал старик и возвратился в дом.
Там он надел картуз загадочного цвета с потускневшим от времени лаковым козырьком, расчесал бороду деревянным гребнем и, захватив с собою сучковатый кленовый батожок, пошел по центральной улице.