— Не солгу, слышал.
— Ну, вот видишь, сам не знаю, чего б я не дал, чтоб переменить это… Видит бог, Касьян, я добрый человек; мне Алексей Чайковский большой приятель, вот посмотри кинжал — это его подарок; скажи ему, что висит у меня, видишь, где? На почетном месте. А Марина всегда была такая ласковая, всегда меня отпрашивала, как, бывало, покойник — чтоб над ним земля пером лежала — захочет меня, бывало, потузить за что-нибудь…
— Спасибо и за доброе слово. Прощай.
— Нет, погоди, Касьян; скажи Марине, что я всегда буду ее помнить и все имение полковника буду считать ее имением; я буду просто ее арендарь; все ей доставлю, пусть ни в чем не нуждается, ест и пьет из серебра, ходит в бархате, слышишь?..
— Слышу
— А на первый раз возьми вот этот мешок дукатов. Кланяйся от меня, и ее мужу кланяйся, скажи, что я с ним скоро увижусь… Вот только управлюсь с делами, сейчас приеду к вам на зимовник. Погуляем вместе, забудем горе..
— Из хороших уст хорошее и слово, — отвечал Касьян, укладывая мешок в карман бесконечных своих шаровар.
— Теперь прощай, братику, прощай, Касьян; веришь ли, я и тебя люблю не меньше Алексея, что для него, то и для тебя готов сделать. А как же мне найти твой зимовник?
Касьян рассказал дорогу, поклонился и вышел. Скоро вздохнул он свободно на широкой родной степи. Ветер веял, трава шумела, добрый конь скакал; Касьян пел песню, подъезжая к своему зимовнику.
«Он полети, галко,
Де мій рідний батько —
Нехай мене одвідає, коли мене жалко».
Летить галка, кряче,
А дівчина плаче:
«Нема в мене рідненького!
Тільки ти, козаче!»
Малороссийская народная песня
Гости пьют и едят,
Речи гуторят,
Про хлеба, про покос,
Про старинушку.
А. Кольцов
— Что вам сказать, мои дети? — говорил Касьян Чайковскому и жене его, сидя за столом в своем зимовнике. — На гетманщине, как я заметил, так все перепуталось, перемешалось, словно волоса в войлоке: порядку нет; одно только мне чудно, хоть и верно, что Герцик смотрит великим мошенником: так и просится на веревку, а делает хорошо, ей-богу, хорошо; что ни говори, у него душа лучше рожи.
— Ты, батьку, чудно говоришь, говоришь обиняками; тут что-то есть.
— Ничего нет.
— А батюшка что, полковник? — спросила Марина.
— Ничего. Известно: умер, похоронили, и все тут; всем придется умирать… Вот ты уже и плачешь, доню! Нехорошо…
Но Марина его не слушала; громкие рыданья, перерываемые восклицаниями: я этому причиною, на мою голову падет смерть его и подобные в этом роде, задушали Марину.
— Вот говори бабам правду! — заметил Касьян. — Они из мухи коня сделают; и давай плакать… Татары его убили, а не ты; он не очень о тебе беспокоился…