После захода на камбуз живот нашего "писателя", набитый казенной кашей с хлебом, был туго перетянут ремнем со сверкающей бляхой. Голова у Эс-Василевского громадная, как котел (куда уж мне до него!). Нахально громко он читал нам свое "собственное сочинение" и не знал того, как я томлюсь в потемках зала, презирая его и завидуя ему.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А весною он всех нас зажал - и как следует зажал!
Конечно, в условиях берега трудно оморячиться до конца. Но Авраамов ухитрился, чтобы мы хлебнули морской жизни и с берега.
Вокруг нас море, а внутри острова - озера, как чаши с хрустальной водой. В них жили тогда семейства ондатровых крыс, совершенно безобидных. И вот, когда озера вскрылись ото льда, последовал первый приказ Авраамова: "Спать юнгам нагишом. только под простыней!" А ровно в шесть утра нас буквально срывали с трехэтажных коек, словно по боевой тревоге. Имеешь право схватить штаны от робы и через пять секунд тебя должны видеть в строю. Раздавалась команда: "Бего-ом. марш!" - и пошли чесать через лес бегом. Порядок при этом был такой: если встречалось на пути озеро переплыть! Колонна порядно мечется в воду, а старшины считают:
- Десятая шеренга в воду! Одиннадцатая - в воду.
- Това. ашина, я плавать не умею.
- Еще чего выдумал? В воду!
После массового пробега по тайге и заплыва через студеные озера нас отводили на камбуз с песнями. На еду отпускалось мало времени. Словно приучали уже к тому, что на кораблях матросу некогда за столом рассиживаться. Эта привычка быстро поглощать все даваемое осталась у меня до сих пор, что иногда выглядит в гостях даже неприлично.
По краткому опыту мореплавания я уже знал, что принадлежу к той несчастливой породе людей, которых укачивает на волне. Но даже это не могло разочаровать меня в службе на флоте. Учился я с какой-то страстью, почти самозабвенно поглощая макароны и формулы, наряды и теорию гироскопа. К тому же ходил слух, что круглым отличникам при выпуске предоставят право выбора любого флота и любого класса кораблей. Это тоже всех нас подстегивало! Четверка у меня все же была - по гранатометанию.
Авраамов заслужил нашу особую любовь, когда мы стали выходить в море. Человек уже пожилой, в немалом звании, он не гнушался самолично проводить с нами шлюпочные занятия. Шлюпка - вообще основа моряцкой жизни. Хорош ты в шлюпке - неплох будешь и на корабле. Со шлюпки человек непосредственно общается с бездной, которая бежит под ним - близкая, заманчивая, рискованная.
Авраамов проделывал с нами убедительные фокусы. Бывало, идем под парусом в ветер, вода уже обтекает планширь, и кажется, что море вот-вот заплеснет внутрь, а каперанг велит нам ложиться вдоль накрененного борта, еще больше его накреняя. Куда же еще? А впечатление незабываемое! У самых губ твоих, заколдовывая тебя мраком, проносится таинственная глубина. Иногда же, вдали от берегов, Авраамов приказывал: "Каждый пусть нырнет и в доказательство того, что побывал на грунте, пусть принесет мне что-либо со дна."